Храм

Свой урок Н вспоминал только при случае. И всегда — с улыбкой. Как детскую болезнь. Сюжет был обычный: подвернулась заманчивая проблемка... Это сейчас понятно, что чепуховая, а тогда-то полагал, что получил шанс облагодетельствовать человечество. Сколько было счастья! как спешил! — пока однажды утром вдруг понял, что больше не хочет этим заниматься. Не хочет — и все. Ни этой проблемой, ни другими — вообще ничем. Все было скучно, серо. И впереди серо, и позади, и в душе. (Диагноз простой: переутомление. Но это потом для него стало просто, а тогда он этого еще не знал. Не пережил. Не увидел на себе, как с нарастанием переутомления отключаются одна за другой тонкие структуры, а значит и возможность увидеть себя со стороны и понять происходящее.) Впрочем, была ли тогда при нем душа? Вряд ли. Ведь не было сил, чтоб ее удержать, а без нее все стало пресным и каким-то пустым... Кстати — и мозг, получая мизерную энергетическую пайку, работал только на холостых оборотах; вытащить из него даже самую примитивную мыслишку не представлялось возможным. И это счастье: ведь если бы тогда Н был бы способен думать, то раньше или позже задал бы себе вопрос: а зачем вообще так жить? какой смысл? Будь он человеком эмоциональным — вполне мог бы спиться или погрузиться в наркоту; даже суицид был бы реальным, естественным выходом. А так он просто впал в своеобразный анабиоз — это и спасло. Хороший был урок. С тех пор Н никуда не спешил, и при первых же признаках утомления откладывал любую работу. И на завтра все получалось легко и красиво. Неожиданно даже для него. Ведь еще вчера он видел развитие процесса совсем иным — и вот на тебе!.. Пожалуй, такие мгновения были самым большим украшением его жизни. Его экспромты, его способность сразу находить ответ на вопросы, о которых он еще минуту назад и слыхом не слыхивал, производила колоссальное впечатление на его коллег, в особенности зарубежных. Его щедрость на идеи шокировала их; они охотно принимали его в свои академии (ведь надо же как-то человека отблагодарить), но от этого он не становился для них ни ближе, ни понятней. Впрочем, где-то в самом начале нашей истории мы уже обсуждали эту тему.

Короче говоря, Н никогда не искал работы для своего ума; напротив, думал только по необходимости — чтобы обрести свободу. И с большой неохотой задумывался о людях, с которыми его сталкивала судьба. Об этом мы тоже говорили, но напомню. Для него было аксиомой, что чужая душа — потемки. Даже самый близкий человек непостижим. Ты его наблюдаешь, слышишь, чувствуешь каждый день — что с того? Ты воспринимаешь только его оболочку, его игру. Его маску. Он хочет тебе понравиться — на нем одна маска, ему наплевать на твою реакцию — на нем другая. А что под маской... Чтобы как-то общаться — и при этом побеждать — ты начинаешь придумывать этого человека. Ты его воссоздаешь. Это несложно: достаточно воспользоваться методикой, которую употребил Господь. Материал — природа, матрица — твоя собственная личность. «И сотворил его по своему образу и подобию». Правда, при первом же испытании на лице этого гомункулуса проступает совсем иная морда, и ведет он себя совсем не так, как ты полагал; что поделаешь: издержки производства. Господь тоже придумал нас другими — а вон что получилось. Главное — относиться к таким метаморфозам философски, не воспринимать их сердцем, а то ведь как оно бывает: одна царапина, другая, а там, глядишь, появляется загрудинная боль, и доктора говорят: инфаркт...