Храм

После танца она бросилась к Иоахиму, который отдыхал на одном из матрасов. Обвив рукой его шею, она улыбнулась Полу и поманила его к себе.

— Это английская, нет ли? — спросила она, показав на свою юбку. — Кильт, так вы ее зовете?

Он сказал, что именно так. Юбка была шерстяная, очень короткая. На ногах у нее были клетчатые носки со вшитыми петельками. Коленки оголились. Он представил себе, как она катается на лодке по озеру.

— В Гамбурге мы так любить все, что есть английское, — сказала она.

Эрнст улыбнулся Полу, слегка укоризненно.

— Ты же говорил, что не умеешь танцевать. Теперь я вижу, что умеешь, и придется тебе потанцевать со мной.

Но едва танец начался, как Эрнст понял, что Пол не солгал, сказав, что не умеет танцевать. Они прекратили все попытки и, отойдя в угол комнаты, разговорились.

— Ты находишь, что здесь все совсем не так, как в Англии?

— Совсем не так.

— Предпочитаешь Англию?

— Нет.

— По тому тону, каким ты сказал «совсем», мне показалось, что ты, может быть, на меня сердишься.

— Я что, сказал «совсем» каким-то особым тоном? — Пол готов был влюбиться в каждого из присутствующих только за то, что он — не Эрнст.

— Может быть, ты предпочитаешь, чтобы я ушел и оставил тебя здесь одного?

На его лице отразилось страдание.

Полу вспомнилось, как мило разговаривала с Эрнстом Ирми, как радушно приняли его Иоахим и Вилли.

— Я просто не хочу, чтобы ты трясся надо мной, как старая клуша.

— В некоторых отношениях я предпочитаю вечеринки, на которых бывал в Англии, хотя у таких, как эта, имеются, так сказать, определенные преимущества. — Вид у Эрнста был загадочный.

— Тебе понравился Кембридж?

— Это было самое чудесное время в моей жизни. Ах, Даунинг-Колледж!

Танцы прекратились. В комнате воцарилась тишина. Эрнст прошептал:

— Полагаю, ты считаешь эту компанию довольно странной.

— Мне нравятся твои друзья.

— Я рад, что они тебе нравятся. Я на это надеялся. Нет, я был в этом уверен. Ну конечно, я это знал. Ведь я знал тебя достаточно хорошо, даже во время того завтрака в Оксфорде. И прочел твое стихотворение о твоем друге Марстоне. Ему, кажется, присуща невинность, которая напоминает мне о тебе. «Он грому подобен во гневе, но тих его нрав английский». Так по-английски! А знаешь, я даже рад, что ты сейчас на меня рассердился, поскольку мне сразу вспомнилась эта строчка. На какое-то мгновение я почти представил себе, что ты — Марстон. — Он продолжал своим вкрадчивым голосом: — Сегодняшняя вечеринка представляет для меня особый интерес, потому что многое происходит подспудно. — Потом он спросил:

— Тебе понравилась Ирми?

— По-моему, она очаровательна.

— Очаровательна, — Эрнст рассмеялся. — Я рад, что ты это сказал! Очаровательна — mon juste[3]. Ирми всегда счастлива и беспечна, как бабочка, порхающая с цветка на цветок. А ведь жизнь у нее не из легких. По правде говоря, около года назад она попала в очень большую беду. Она почти родила. Разумеется, это большой-большой секрет.

— Что значит «почти»?

— Ну, ей пришлось лечь в больницу на операцию… Потом все это уладили.

А ведь Полу почудилось было, что он первый молодой мужчина, к которому она прижалась всем телом. Ему казалось, что они никогда не забудут друг друга.

— В ее жизни это было как бы маленькое облачко. Оно развеялось. И теперь она снова счастлива, как прежде.

— Bitt setzt euch![4] — крикнул Иоахим.

Все уселись на пол перед экраном, висевшим над книжными полками на стене — смотреть фильм. Вилли погасил свет и сел рядом с Полом, который уже слегка опьянел от абсента. К мысли об Ирме, делающей аборт, примешивалось воспоминание о том, как они с ней танцевали, вновь ставшее приятным. Пока он сидел в темноте, дожидаясь начала фильма, цвета, звуки, запахи, вкус абсента, обрывки запомнившихся разговоров переплетались с его мыслями, образуя узоры в сознании.