Храм фараона

Пиай видел, как умерли несколько его товарищей. Один упал замертво во время работы, другой не смог встать утром даже после ударов плетью. Его оставили умирать на вонючей соломе без поддержки, без помощи. Мертвых их товарищи выносили в пустыню и клали там. Об остальном заботились шакалы и ястребы. Надсмотрщики находили особенно веселым напоминать еще живым о том, что скоро и они пойдут этим путем. Любивший поговорить Свинья считал по этому поводу:

— По правде говоря, вы все — пища для коршунов и шакалов. Вас только немного перед этим используют для службы фараону. Но это ненадолго — десять месяцев, самое большее год. Хорошо только, что число разбойников, убийц, предателей и прочих мерзавцев не уменьшается.

При этом он, конечно, забывал, что сам вышел из кругов преступников и что лишь от настроения надсмотрщиков зависело, как долго он сможет занимать должность помощника надсмотрщика.

И все же Свинья допустил ошибку, которую совершали многие каторжники в его положении. Он полагал особой суровостью держать в подчинении людей. Однако он перешел границу допустимого. Заговор против него возник сам по себе. Тут и там шелестел шепоток, на него отвечали кивком. Долго шептались перед сном в лагере, и приговор был вынесен: Свинью нужно убрать. Участие в заговоре принимали не только те, над которыми он издевался, которых забивал почти до смерти, но и другие, с которыми это могло случиться завтра. Теперь речь шла только об удобном случае, и такой случай вскоре представился.

Пиай работал над тем, чтобы отколоть гранитный блок для фигуры в человеческий рост. Вчетвером они при помощи долота и молотков углубляли трещину уже в руку шириной. Из этого особенно красивого блока розового гранита должны были создать статую богини Мут.

Надсмотрщиком был Свинья. Он с плетью из кожи гиппопотама в руке непрерывно кружил вблизи четырех мужчин. Как заранее договорились, самый слабый и молодой из четырех каторжников внезапно вскрикнул, пошатнулся и упал на землю. Другие прервали свою работу, и Свинья мгновенно заорал:

— Не разевайте рот, иначе я собью мясо с ваших костей!

Плеть засвистела и с силой ударила Пиайя по бедру, нанеся глубокую рану. Однако Свинья, не обратив на это внимания, занялся упавшим, которому в качестве пробы влепил пару ударов. В это мгновение самый сильный из мужчин подскочил и ударил помощника надсмотрщика долотом по голове. Свинья пошатнулся, обернулся, и Пиай, воспользовавшись этим, кинулся к нему и ударил ему молотком по затылку. Ноги у Свиньи подкосились, плеть выпала из его руки, но он еще не был мертв. Его маленькие злые глазки вспыхнули, он пытался что-то сказать, но каторжники услышали только какое-то свинячье хрюканье.

Горевшая в Пиае ненависть внезапно испарилась, он уронил молоток и с отвращением отвернулся. Но его товарищ номер шестьдесят девять, бывший литейщик бронзы, был безмерно опьянен кровью. Он, как безумный, накинулся на умирающего, размолотил ему череп и лицо, наступил ему на грудь, стал топтать его гениталии, пока другие силой не оттащили его.

— Прекрати, ты, дурень! Парень мертв, ты только приманишь сюда других.

Они бросили тело убитого в узкую яму, которая образовалась при добыче гранитной заготовки, и набросали сверху осколки камней так, что мертвого Свинью не стало видно. А потом спокойно продолжили работу, пока спустя полчаса к ним не подошел надсмотрщик. Он удивленно огляделся и спросил:

— Кто за вами наблюдает?

Мужчины прервали работу:

— Он только что меня ударил, — Пиай сделал удивленное лицо и указал на свежую кровавую полосу на своем бедре.

— Может быть, пошел за водой или по нужде…

Надсмотрщик удивленно покачал головой:

— Ему этого нельзя, и, насколько я его знаю, он бы этого не сделал.

Надсмотрщик увидел, конечно, кровавые пятна на земле, но он знал, что будет умнее не заметить их. Если помощник надсмотрщика исчез, то лучше принять это молча и позволить каторжникам упиваться местью. Они убили одного из своих, а поскольку их не застали на месте преступления, почему бы не позволить им этот вид самосуда.

Пиай, как почти каждый, кто долго работал здесь, был внешне и внутренне опустошен и в ежедневной борьбе за выживание очень быстро забыл о совершенном убийстве. Постепенно работа в каменоломне подавляла все движения к лучшему, гасила воспоминания. Жизнь на свободе казалась далеким сном. Время от времени Пиай вспоминал о своей любимой, но ее облик все больше и больше бледнел, как и все остальное: фараон, царица, Ирамун, прекрасный дом в Пер-Рамзесе — все это казалось несущественным перед невыносимой действительностью, когда тебя избивали за каждую мелочь, когда надсмотрщика убивали молотком, не ощущая при этом даже мимолетного удовлетворения.