Храм Фортуны II

— И правильно делаешь, — серьезно заметил Паулин и вновь посмотрел на карту. — Так, скоро будет какой-то постоялый двор. Там мы задержимся на пару часов. Передохнем, перекусим, а главное посмотрим — не будет ли погони. Хочется думать, что даже если будет, то она пойдет по дороге на Дамаск.

— Если нет? — резко спросил Сабин. — Если они разгадают наш маневр и настигнут нас в этом постоялом дворе. Что тогда?

— Тогда... — задумчиво произнес Паулин. — Тогда я надеюсь, что боги дадут нам умереть достойно.

— Вот как? — язвительно сказал трибун. — И больше тебе, легату цезаря, не на что надеяться?

— Ну почему же? — улыбнулся Паулин. — Я могу надеяться на Децима Варона, на прокуратура Грата... да мало ли вокруг надежных честных людей, которые помнят о своем долге?

— А на достойного, Тиберия у тебя уже нет надежды?

Паулин покачал головой.

— Напрасно ты пытаешься подвести мои слова под закон об оскорблении величия, — с грустью сказал он. — Конечно, власть цезаря велика, а скоро она вообще станет безграничной, но... он ведь далеко, и здесь правят другие. Другие лица и другие законы.

Сабин недоверчиво скривил губы. Он уже совершенно не знал, что ему думать. Легат ведет себя так странно. Какие-то намеки... угрозы... подозрения. А может, он сам ведет нечестную игру?

Что ж, все возможно. Однако цезарь лично, в присутствии самого Сабина, назначил Марка Светония ответственным за операцию. Ну а если предательство или измена станут очевидными, то тут уж другое дело. Он будет знать, как поступить.

И Сабин покосился на свой меч.

Светоний перехватил его взгляд, глубокомысленно хмыкнул и откинулся на спинку сидения.

— Вот что, трибун, — сказал он, закрывая глаза. — Я не спал уже две ночи. Попробую немного вздремнуть, а ты разбуди меня, когда мы подъедем к постоялому двору. Там, за кружкой вина, я и объясню тебе мое, на твой взгляд странное, поведение. И ради Богов, не подозревай меня ни в каких коварных замыслах. Я, как и ты, служу цезарю и Империи, сенату и народу. Поверь, это главная цель моей жизни.

Паулин умолк. Его голова свесилась на бок. Повозка лихорадочно тряслась на выбоинах и колдобинах проселочной дорога, но это отнюдь не мешало легату наслаждаться сном. Заслуженным сном.

Сабин с сомнением покачал головой и отвернулся. Некоторое время он старательно обозревал окрестности, но так и не заметил ничего достойного внимания, кроме выжженной солнцем земли, чахлых кустиков по краям дорога, да каких-то неизвестных ему зверьков размером с кошку, которые прыгали в отдалении.

А потому трибун тоже откинулся на спинку сиденья и предался размышлениям, доминирующим среди которых было воспоминание об их последнем — и пока единственном — любовном свидании с прекрасной златовласой Эмилией, правнучкой Божественного Августа.

* * *

До постоялого двора, который назывался как-то по-гречески, а как именно, Сабин не разобрал, что-то связанное с верблюдом, они добрались через полтора часа.

Будить легата не возникло необходимости — он проснулся сам. Отдав необходимые распоряжения слугам и хозяину корчмы, Паулин удалился в комнату для важных гостей, которая отличалась от остальных лишь более чистым столом, меньшим количеством пыли и ограниченным числом здоровенных черных тараканов. Сабин, понаблюдав немного за тем, как рабы владельца заведения справляются со своими обязанностями, тоже направился туда, предоставив Феликсу свободу действий.

Бывший массилийский коммерсант Корникс явно чувствовал себя неуютно в роли обслуживающего персонала, от которой он успел уже отвыкнуть, но тут трибун ничем не мог и не собирался ему помочь. Слуги съедят свой прандиум в другом помещении, менее комфортном, а точнее — более некомфортном. Самолюбие галла могла утешить лишь мысль, что носильщики из конторы Патробия вообще останутся на улице и здесь пожуют свои ячменные лепешки, запивая их теплой водой.

Когда трибун вошел в комнату, на столе перед Паулином уже стоял кувшин вина и миски с едой. Жареная баранина, оливки, сыр, финики... Что ж, вполне могло быть и хуже.

Сабин присел на скамью и потянулся за мясом. Он уже изрядно проголодался. Светоний Паулин, напротив, не проявлял особого аппетита. Он вяло пожевал финик, глотнул вина и снова задумался.

Сабин терпеливо ждал обещанных пояснений, не забывая при этом набивать себе рот бараниной и сыром.

Наконец он утолил голод и откинулся на спинку неудобного деревянного стула, чувствуя, как в тело впиваются занозы. Но сейчас трибун не обращал на это внимания. Он ведь тоже не спал последнюю ночь и теперь ощущал, как Гипнос изо всех сил пытается смежить его веки. И бороться со сном становилось все труднее и труднее...

Но вот Паулин заговорил и первые же его слова отрезвили Сабина, как ведро холодной воды.

— Теперь, трибун, слушай, — вдруг неожиданно и резко сказал легат. — Слушай и запоминай. Возможно, что от нас с тобой зависит сейчас судьба Империи.