Храм мотыльков

– Да, Фре, – тут же ответил юноша, который теперь отвлекся на наушники и перекладывал их из одной руки в другую.

– Я хотел тебе сказать, что ты делаешь военному больно своим молчанием, так как никогда не рассматривал его не как источник постоянной ноющей боли, не как жестокую тварь, которую должен хоть кто-то в этом мире прикончить, а как отца, который совсем не знает своего ребенка и отчаянно пытается его узнать ближе. Самый большой грех твоего отца – это его незнание. Его невнимательность, вспыльчивость и особенно то, что он не умел наблюдать в тишине. Его непростительная ошибка – это неведение того, что его родной сын – альбинос, кожа которого в миллион раз чувствительнее, чем кожа самой ранимой женщины. Возможно, узнав однажды об этом, он перестал бы тебе делать больно, Уильям, своей мужской грубостью и гладил бы тебя намного чаще, чем ночью.

Клянусь тебе, Уильям, чем хочешь, клянусь, что хуже твоего военного может быть добрый спокойный папа, который приходит каждый вечер домой и никогда не врывается в комнату, где заперся на засов его сын, чтобы узнать, что он там делает.

Милый папочка, который никогда не ищет «стихов» на твоих полках, переворачивая все твои вещи вверх дном. Который не заглядывает в твои зрачки, чтобы понять для себя, что сейчас с его сыном происходит, и нужна ли ему помощь.

Хуже твоего военного может быть только папа-робот.

– Если бы мой папа был роботом, Фре, то я бы его любил.

– В самом деле? – спросил безнадежно и с неким отчаяньем в голосе проповедник, ученик которого не услышал его пламенной проповеди.

– Да. Я бы роботу, который меня не трогает, показал бы свои стихи.

– Да, ты прав, Уильям. Твой случай – другой. Возможно, тебе было бы лучше иметь рядом робота.

Фредерик в тот момент задумался, что лучше было бы для его сына – жить с «военным» или с «роботом»? Безусловно, это были две фатальные крайности, которых он, доктор Браун, не пожелал бы ни одному на свете ребенку. И желание сравнивать, что светлее – темное или черное, – отпало у доктора само собой.

– Вы, наверное, говорите сейчас, Фре, о своей боли. Да?

– Да, Уильям, это так.

– Ваш отец – робот?

– Нет, робот – это я.

Юноша немного помолчал, а затем сказал:

– Завидую вашему ребенку, Фре. Я еще с первого раза, когда вы вошли, почувствовал, что вы – робот и что от вас не следует ожидать какой-то опасности.

Доктор Браун не очень-то обрадовался подобному заявлению.

– Почему вы стали роботом, Фре?

«Почему я стал роботом? Почему? В самом деле…»

– Если бы я знал.

– Может быть, потому, что роботы не едят пищу, не пьют, не тратят деньги. Их не беспокоят всякие там магазины, прически, одежды и то, как сейчас на них завязан галстук… Я видел в кино, Фре, что роботы умеют привязываться к людям и даже могут страдать. Как думаете, это правда?

«Правда ли, что безмозглая груда металла может страдать? – Да, конечно же, правда!»

– Ага.

– Ого. Честно?! А я думал, что это выдумка. Фильмы тем мне и нравятся, Фре, что до конца никогда не узнаешь, что в них правда.

– Уильям, – доктор Браун, состоявший на 99,9 % из железа и знающий не понаслышке, о чем рассуждает, решил поговорить со своим молодым пациентом о другом. – Завтра, я думаю, у тебя будут гости. Ты ведь не против гостей?

Мышцы лица юноши как-то резко дрогнули. Доктор Браун старался не смотреть на его лицо, но время от времени останавливал на нем свой взгляд, когда искал, на чем ему сфокусироваться.

– Какие гости, Фре? – судя по голосу, Уильям был напуган внезапным заявлением доктора.

– Я тебе вчера говорил об одной моей пациентке – миссис Норис, которая не сможет сегодня прийти из-за того, что забывает по понедельникам все на свете. Даже имени своего не помнит.

– Да, помню, Фре. Та забавная дама, у которой еще есть невидимый друг.

– Именно она. Так вот, она завтра должна наведаться к тебе.

– Зачем? – удивился юноша. – Мне кажется, я не смогу увидеть ее невидимого товарища.

– Этого и не нужно, Уильям. Она придет завтра без Адольфа Добельмановича.

– Хорошо, а то я не знаю, как себя вести с теми, кого я не вижу.

– Честно признаться, я тоже, – улыбнулся доктор Браун. – Но лично я в присутствии Адольфа Добельмановича старался себя вести естественно, не выказывая ни малейшего смущения или робости. Я похвалил его за то, что он против пассивного курения и не заставляет предаваться этому пагубному занятию тех людей, которые стоят рядом с ним. Мне кажется, Уильям, у нас с ним возникла взаимная симпатия. Хотя я могу и ошибаться.

– А кто он по национальности? Вам не говорила миссис? Как-то странно звучит его имя с фамилией.

– Я думаю, что он еврей, – шутя, сказал Фредерик.

– А почему тогда у него имя, как у фюрера?

– Это загадка, Уильям. Спросите завтра об этом у миссис Норис лично.

– А вы? Где вы будете, Фре, когда она придет?

– Я буду рядом, если ты не возражаешь.

– Хорошо. А о чем мне с ней говорить?

Ноги доктора Брауна затекли, и ему захотелось присесть.

– О чем захочешь, Уильям. Можешь общаться с ней свободно на любые темы, как и со мной.