Храм муз

– Если служишь царю, – ответил он, – то обязан исполнять капризы его дочери.

– И ничто иное не в силах привести тебя сюда, а? Есть какие-нибудь идеи насчет того, что нам намерен сообщить Баал-Ариман?

Он нахмурился.

– Откуда мне это знать?

– А тебе известно, – сказал я, изображая легкое опьянение, – что человека, по описанию похожего на тебя, видели в апартаментах Ификрата незадолго до его убийства?

– Ты меня в чем-то обвиняешь? – Его кожаная амуниция аж заскрипела, так он вдруг напрягся.

– Да просто делюсь с тобой некоторыми плодами своих расследований.

– Римлянин! – Он шагнул вплотную ко мне и буквально прошипел прямо мне в лицо: – Ты уже многим здесь надоел своей надменностью и тем, что суешь свой любопытный нос в наши дела. Египет вполне может обойтись без таких, как ты. А твое отбытие совсем нетрудно будет организовать.

– Что ты говоришь, Ахилла! – проговорил я. – Эдак тебя можно заподозрить в том, что ты недоволен проримской политикой царя Птолемея!

– Поосторожнее, сенатор! – буркнул он. – Против меня тебе не поможет ни хитрый удар, ни даже кестус.

Но я уже достаточно его подразнил, дальше заходить не следовало.

– Смотри! – сказал я, указывая на Атакса. – Спектакль начинается!

Ахилла отступил назад. Предстоящее зрелище было более важно для него, нежели наша вражда.

Жрец прошествовал из глубины храма как лунатик, привыкший разгуливать во сне. Руки он скрестил на груди, а его длинная кудрявая борода трепетала, словно он заранее пребывал в экстазе от предстоящего явления божества. Зрачки закатились, так что я мог разглядеть только белки, вероятно, именно этим объяснялось то, что шествовал он крайне осторожно и медленно. Наконец, он остановился перед нами, и все умолкли.

– Великий Баал-Ариман сейчас будет говорить с вами! – прокричал он. – Подойдите сюда, входите внутрь, вы, все избранные! – Он повернулся и все таким же неверным шагом удалился внутрь храма. Храмовые прислужники и жрицы быстренько отобрали избранных из толпы. Как ни странно, в храм попали и несколько римлян. Остальные с готовностью затопали следом за ними, и вскоре все внутреннее помещение храма было до отказа забито людьми.

Внутри пахло несколько лучше, чем в прошлый раз, когда я здесь был. К счастью, на голове бога уже не было того гнусного головного убора из бычьих тестикулов, а кровь с пола успели смыть. В воздухе стоял дым от тлеющих благовоний. Единственное слуховое окошко пропускало внутрь узкий луч света, который падал на пол как раз перед идолом. Единственными другими источниками освещения были несколько мигающих свечей да еле тлеющие курильницы.

Атакс остановился перед статуей и начал что-то распевать на незнакомом языке высоким, завывающим голосом. По крайней мере, я полагал, что это какой-то язык. А ведь это вполне могло оказаться бессмысленным набором звуков, выбранных исключительно из-за их странного и жуткого звучания, внушающего суеверный страх. Тут негромко вступили тамбурины и зазвенели колокольчики, и прислужники затянули тихими и низкими голосами, чуть ли не шепотом, какую-то монотонную песнь, состоящую точно из таких же непонятных слов.

– Надо будет повнимательнее приглядеться, будут ли у него двигаться губы, когда он заговорит, – тихонько сказал кто-то из посольских чиновников.

– Да как ты сумеешь это определить? – спросил Руфус. – Судя по его виду, рот у него давно сгнил и отвалился из-за проказы.

– Ш-ш-ш! – Это прошипели по крайней мере сто окружающих.

Нам, группе высокопоставленных римских чиновников, удалось держаться вместе, и теперь мы стояли немного в стороне от остальных, прямо перед Баал-Ариманом. Перед божеством возвышалась курильница, полная пылающих углей, от которой вверх поднималась тоненькая струйка дыма. Один из прислужников, низко кланяясь, протянул Атаксу маленькую серебряную чашу и тут же отошел назад. Жрец высоко поднял этот сосуд над головой и провозгласил, на сей раз по-гречески:

– О великий Баал-Ариман! Внемли молящимся тебе, обрати лицо свое к дрожащим и простершимся перед тобой! Снизойди к ним, как ты обещал! Одари их своим божественным откровением, выведи их на путь, тобой избранный! Великий Баал-Ариман, возвести нам истину!

С этими словами Атакс высыпал содержимое чаши в курильницу, и вверх вознесся столб дыма, резко запахло ладаном и еще какими-то благовониями. А сам жрец упал на колени и низко склонился перед идолом, прижимая чашу к животу. Сейчас луч света из слухового окна падал прямо на сверкающее дно сосуда.

Воцарилась полная тишина. Не думаю, чтобы хоть кто-то посмел дышать. Напряжение нарастало с каждой секундой, пока не стало напоминать натянутую до предела струну лиры, готовую вот-вот лопнуть. Мне казалось, что сейчас один-единственный смешок мог бы разрушить тщательно выстроенную мизансцену. Но тут – с безукоризненно выбранной точностью момента – бог заговорил: