Храмы Невского проспекта. Из истории инославных и православной общин Петербурга

Капуцины благополучно прибыли в Санкт-Петербург, о чем упоминают члены польского посольства, побывавшие в граде Петровом в 1720 г. 11 июля, в день праздника святых апостолов Петра и Павла, посла и его свиту пригласили присутствовать на торжествах. «Господин посол отправил свой оркестр к господам капуцинам, недавно вызванным из Италии для миссионерства вместе с двумя поляками реформатами (реформированные францисканцы. – а. А.) именно на то место, где прежде были отцы-иезуиты, – сообщает один из польских посланцев. – А поскольку было несколько священников и только один алтарь, то капелланы иезуиты провели богослужение в посольской резиденции. Потом кареты ехали сушей, а мы с господином послом отправились на барках к капуцинам, так как царь еще находился в церкви Св. Троицы»[167].

Как видно из этих строк, иезуитам-капелланам дозволялось временно находиться в Санкт-Петербурге, но местную католическую общину уже возглавляли капуцины. А 14 сентября 1720 г. был дан царский указ капуцину «патеру Патрицию с братиею на свободное отправление служб в санкт-петербургском костеле (на Адмиралтейском острову)»[168].

Однако вскоре иезуитам разрешили вернуться в Россию, и в Санкт-Петербурге они возобновили свою деятельность. В сообщении Ф.Х. Вебера, относящемся к 1721 г., говорится следующее: «Его Царское Величество вновь позволил иезуитам прибыть в страну и пообещал им щедрую помощь в необходимом строительстве»[169]. При этом немецкий посланник замечает: «Кроме того, должно быть построено еще много других католических церквей и монастырей»[170].

Однако нельзя полагать, что в жизни католической общины Санкт-Петербурга наступили безоблачные времена. В 1720 г. возникли споры между пастырями, окормлявшими петербургских католиков. Печальную известность на этом поприще стяжал французский монах о. Кайо, и тогдашнему комиссару (впоследствии – консулу) в Санкт-Петербурге де Лави приходилось рассматривать жалобы, поданные прихожанами на этого священника.

Проблема осложнялась тем, что конфликт возник между католическими миссионерами родственных орденов – капуцинами и реформированными францисканцами. Ведь капуцины – монахи нищенствующего ордена, основанного в Италии в 1525 г., первоначально были «подразделением» францисканцев. Лишь в 1619 г. капуцины получили самостоятельность; обязательной частью их одеяния является остроконечный капюшон, отсюда и название ордена.

Вот что сообщал капуцин о. Роман своему непосредственному начальнику аббату Дюбуа в письме от 4 августа 1720 г.: «Я боюсь, что нам скоро придется прибегнуть к Вашему влиянию у Его преподобия нунция для улажения весьма неприятного недоразумения, возникшего между нами и отцами реформистами. Они не хотят подчиняться разделу, определенному святой конгрегацией, но желают непременно занять наше место; поэтому они все шесть помещаются теперь вместе с нашими отцами в Петербурге»[171].

В 1721 г. о. Аполлинарий (капуцин) утвержден в должности исполнителя треб по приходу на Адмиралтейском острове. Отец Яков (из Оледжии), вместе с о. Патрицием и о. Венустом, был оставлен как священник для католиков, живших на Васильевском острове, а о. Микель-Анджело (из Вестиньи) – как частный капеллан Матвея Христофоровича Змаевича[172]. [Матвей Змаевич (Матия Измайлович, 1680–1735), родом из Далмации, в 1710 г. перешел с венецианской службы на русскую. В 1714 г. он командовал галерным флотом на Балтике, участвовал в Гангутском сражении. С 1725 г. командовал галерным Балтийским флотом и Петербургским портом[173].]

Конфликтная ситуация продолжалась в течение нескольких лет; так, в начале 1724 г. французский посланник при Российском Дворе де Кампредон сообщал в Париж о прежних смутах. Эти письма (от 29 января и 1 февраля) в свое время не публиковались, однако представление об их содержании можно составить, ознакомившись с ответной депешей из Франции.

В письме от 10 марта 1724 г. граф де Морвиль обращается к де Кампредону с такими словами: «Разумеется, Вы не могли не принять мер, о коих сообщаете, для пресечения раздоров, царствующих между пребывающими в Петербурге монахами-миссионерами, и в предупреждение неприятностей, могущих произойти от того для дела религии»[174]. В том же послании упоминается про «построение церкви и образовании капитала, доходы с которого должны служить для ее содержания»[175].

Из дальнейшего повествования не вполне ясно, идет ли речь о расширении и перестройке уже действовавшего католического храма или же об учреждении домовой посольской церкви. Во всяком случае налицо стремление всемерно расширять русско-французские отношения; по словам де Морвиля, «Его Величество (Людовик ХV. – а. А.) с удовольствием поддержит столь благочестивое учреждение, особенно когда французская торговля установится (в России) настолько, что Церковь будет так же отвечать нуждам его подданных, как и личному рвению Его Величества к религии»[176].