Хранить вечно. Дело № 1

Второй слой – это уже я сам. Моя личная, персональная память, весь объём воспоминаний о прожитой жизни, обо всех этих десятилетиях, миновавших, прежде чем я совершил этот невероятный скачок на сто без малого лет назад. Бытовые сцены, моменты интимные и семейные, увлечения, поездки – всё то, что составляет содержание повседневной жизни любого человека. Тянулись эти воспоминания из сопливого детства примерно до 2018-го года, а дальше лакуны памяти («здесь помню, здесь не помню» - как в незабвенных «Джентльменах удачи») сливались в одно сплошное белое пятно. Причём то, что относилось к этим временам в первом, «общем» слое воспоминаний пребывало в полном порядке – возможно, из-за того, что события эти с моей личной точки зрения произошли буквально вчера, и впечатления о них не успели ещё побледнеть, выцвести от времени.

Но и тут имелась некоторая обнадёживающая перспектива: оказалось, что если ухватиться за кончик одной из нитей, из которых сплетался первый, «общий», слой - то иногда можно, потянув за неё, вытащить что-то, относящееся и ко второму слою. Как я проделывал это во сне – не спрашивайте. Скорее всего, просто понял, что подобный трюк возможен, но исполнение его придётся отложить на потом, когда я буду уже бодрствовать.

А ещё я отчего-то совершенно точно знал, что именно там, в этих прорехах памяти и прячется загадка моего попаданства. А значит – есть шанс рано или поздно до неё докопаться.

Что ж, уже неплохо. Осталось только освоить методику реставрации воспоминаний - и можно приступать…

Оставался третий слой, воспоминания того, чьё тело я столь бесцеремонно занял. И вот с ним дело обстояло хуже всего, поскольку ни малейшего следа чужого сознания не нашлось в самом дальнем уголке мозга, и оставалось лишь надеяться, что личность бедняги не растворилась в мировом эфире, а заняла освободившееся место – примерно так, как это описано в романе Шекли «Обмен разумов». Впрочем, не совсем – там, если не изменяет мне то, что осталось от моей памяти, «вселенец» наследовал вместе с телом ещё и некий базовый слой сознания – простейшие навыки, общую память и прочее, необходимое, чтобы освоиться на «новом месте». В моём же случае ничего подобного не было – всё, включая бытовые привычки (и, как я надеюсь, профессиональные и иные навыки) принадлежало пятидесятивосьмилетнему мужику, неизвестно по чьей воле оказавшемся в теле пятнадцатилетнего пацана. Хотя тоже, если подумать, то ещё утешение: пацан-то в таком случае оказался бы в том, потрёпанном жизнью, изрядно изношенном теле – и тоже без минимума необходимых знаний и навыков. Ещё неизвестно, что бы я предпочёл на его месте…

А всё же – этот третий, «юношеский» слой памяти оказался не вполне пуст. Нет, я по-прежнему понятия не имел, где родился Лёха, какую фамилию он носил, кто его родители. Но воспоминания, как выяснилось, начинались несколько раньше пробуждения в медчасти. В памяти всплывали разрозненные обрывки: вот я в комнате без окон – сижу на грубом деревянном кресле, весь опутанный проводами, и даже на голове кожаный то ли шлем, то ли шапочка, от которой кабельный жгут идёт куда-то за спину. Руки и ноги притянуты к креслу широкими кожаными ремнями, что наводит на крайне неприятные ассоциации с электрическим стулом… Вот меня под руки извлекают из кресла и куда-то ведут – взгляд выхватывает висящий на стене мутный аэрофотоснимок с надписью химическим карандашом: «Сейдозеро» и дата, март 1923 года. Вот я в автомобиле, на заднем, широком, как диван сиденье, в обнимку с солдатским вещмешком. Шторки на окнах задёрнуты неплотно, в образовавшуюся щель мне видны улицы большого оживлённого города – ломовые подводы, трамвай, отчаянно звенящий и рассыпающий искры, грузовички, вроде давешнего АМО, легковые автомобили, открытые или с поднятым тентом…

Следующая картинка – я в железнодорожном вагоне, в купе – невиданная роскошь для пятнадцатилетнего мальчугана. Мой Сопровождающий, угрюмый, неразговорчивый тип, принимает от конвоира в форменном кителе и с кобурой на поясе картонную папку с надписью «личное дело» и торопливо засовывает её в портфель. Имени-фамилии на папке я не разобрал, зато хорошо запомнил весёленькие жёлтые завязки из шнурков от ботинок.

И последний «кадр»: купе опрокидывается, словно аппарат, которым снимали этот фильм кто-то швырнул на пол; на меня накатывает приступ дурноты, я падаю спиной на вагонный диванчик, и…

И всё. Дальше – только кровать с никелированными шишечками, солнце за окном и медсестра Галина Петровна. И вопрос, на который, как ни бейся, ответа не найти: «чьи это воспоминания, мои собственные, или того паренька, чьё место я занимаю?»

Из этого полусна-полувидения и полнейшего бреда меня выбросил чистый, звонкий звук сигнальной трубы. «“Подъём, подъём! Кто спит, того убьём! « - выводил Тоха или его напарник, чья очередь пришла сегодня поднимать трудовую коммуну имени товарища Ягоды ото сна – и словно услыхав этот жизнерадостный призыв, кто-то бесцеремонно сдёрнул с меня одеяло.

Я открыл глаза. Олейник, кто бы сомневался…