Хранитель

Хранитель с удвоенным вниманием пробежался по попутчикам. Но нет, они оказались в полном порядке. Мирену, разумеется, не задело – ее мужчины закрывали собой и сделали все, чтобы высокородная леди не пострадала. Шранк тоже умудрился выйти из беспорядочной схватки без единой царапины. Маликон и Аззар негромко беседуют между собой, не проявляя ни малейшего беспокойства, хотя у каждого под плащом красуется повязка. Атталис пристроился рядом и временами тоже участвует в разговоре, но выглядит спокойным и вполне здоровым. Молодой лорд едет, как всегда, немного поодаль, словно подчеркивая дистанцию с сородичами, а Белик…

Линнувиэль перехватил острый взгляд Гончей и отвернулся, набрасывая на голову капюшон и совершенно не желая выдавать свое плачевное состояние. После той правды, что им недавно открылась, у него не было желания выяснять, за каким Торком маленький стервец жестоко измывался над ними всю дорогу. Зачем скрывал, что он не простой смертный? Да и смертный ли вообще? После того, что он сотворил с гиенами, после своего сумасшедшего прыжка и продемонстрированной потом нечеловеческой мощи… очень сомнительно, что Белик – простая Гончая. Не зря с ним даже воевода не рискнул связываться. Не зря Таррэн помалкивал предыдущие дни и спускал ему с рук даже форменные подставы. Зачем, спросите? Торк знает. Но именно в данный момент хранителю совсем не хотелось выяснять подробности. А еще больше не хотелось услышать от пацана очередные насмешки. Поэтому темный эльф нахохлился и угрюмо промолчал. Сжал покрепче зубы, закутался в плащ, благо по листьям начали постукивать первые капли дождя, и постарался ничем не выдать себя.

Торк с этой раной. Небось не помрет. А у Таррэна спросит позже, когда Белика не будет рядом.

Ночь, против ожиданий, облегчения не принесла. Мокрые деревья обступили небольшую поляну сплошным черным кольцом. Под ногами что-то неприятно хлюпало и чавкало. Палатку Мирены из тонкой ткани порывы сильного ветра все время пытались сдуть, трепали и хлопали задернутым пологом, но у нее было хоть какое-то укрытие от непогоды. Тогда как остальным пришлось мокнуть под разлапистыми елями, развести между корней едва теплящийся костерок и укрыться походными плащами, чтобы сохранить стремительно улетучивающееся тепло.

Было тесно, надо признать. Тем более что большую часть имеющегося под елью пространства, не сговариваясь, предоставили единственной леди. Но даже в таких условиях эльфы постарались оставить между собой и Гончими как можно большее расстояние. Кажется, им начинало доставлять беспокойство присутствие подозрительно молчаливого Белика. Пацан будто сбросил личину беззаботного сорванца, посуровел, стал жестче и гораздо резче в словах. Его движения обрели неповторимую пластику, голос все больше звенел металлом, а глаза словно выцвели, став невероятно похожими на глаза Шранка и остальных Гончих, от одного воспоминания о которых у перворожденных начинало сводить скулы. И эта разница была столь велика, а ощущение исходящей от Белика угрозы – столь явным, что они не рискнули задавать вопросы ни днем, ни вечером, ни даже сейчас, когда вокруг царила неестественная тишина и настало самое время для откровенных признаний.

Линнувиэль украдкой покосился на безмятежное лицо своего лорда, под боком у которого пристроилась Белка, и постарался не думать, почему у наследника трона, двусмысленно склонившегося над каштановыми локонами, то и дело возбужденно шевелятся ноздри, а в глазах вспыхивают нескромные алые искорки. Остальные больше косились на Шранка, но все равно помалкивали. Если лорд позволяет, пусть творят, что хотят. В конце концов, все эти странности начали откровенно утомлять.

Таррэн тоже молчал, прикрыв веки и медленно вдыхая пьянящий аромат своей удивительной пары. Он почти не двигался, опасаясь нарушить ее покой. Но в такой тесноте даже слепой бы заметил – в его «Огне жизни» совсем не было прежней ярости. Сила – да, но совершенно другая, нежели у владыки Л’аэртэ. Та самая сила, о которой замершие в оцепенении эльфы очень-очень старались не думать.

Линнувиэль спрятал лицо в складках плаща и, тщетно сдерживая дрожь в пылающем теле, постарался уснуть. Получалось плохо, потому что малейшее движение отдавалось ослепляющей болью в поврежденной руке, а потом еще долго гуляло по онемевшим от напряжения мышцам. Он по-прежнему молчал, пытаясь отделаться от ощущения внимательного взгляда. Сам понимал, что глупо подозревать мирно спящего звереныша Торк знает в чем, но воспаленный мозг не сдавался. И, едва хранителю удавалось задремать, немедленно выдавал картинку нечеловеческих, неистово горящих в кромешной тьме глаз, от одного вида которых эльф с судорожным вздохом приходил в себя, а потом долго успокаивал бешено колотящееся сердце.