Хранитель

— Аветис, скажите, как вы видите, куда ехать? — спросил Ручкин, недоумевая, как они ещё не съехали в кювет.

— Я просто знаю её как свои пять пальцев, — ответил старик. Зачем помолчал и добавил:

— Машина — зверь, ты не смотри на то, что старенькая. Она мне как друг. Со светом вот беда, но это дело привычки.

— Гена так уже не сможет сказать, — улыбнувшись, произнёс Пётр Алексеевич.

— Ты про что?

— Про пять пальцев.

— Не очень удачная шутка, — насупившись, ответил Аветис.

— Да знаю. Так, что-то на чёрный юмор потянуло.

— Ты просто нервничаешь, — подметил старик, — вот мозг и создаёт защитную реакцию в виде нелепых шуток.

Некоторое время они ехали в тишине.

— А как вы почувствовали, что я хранитель? — спросил журналист.

— У тебя эта способность останется навсегда, даже когда ты расстанешься с кинжалом. Ты будешь всегда чувствовать хранителя и кинжал, в определённом радиусе, конечно. И есть ещё один приятный момент.

— Какой? — поинтересовался Пётр Алексеевич.

— Когда ты расстанешься с кинжалом, у тебя останется какая-нибудь способность. У всех она разная и проявится со временем. У каждого своя. Так было написано в тетради Вязникова.

— А у вас какая?

— Я не болею. Через полгода, как я покинул Бештау, от моего силикоза не осталось и следа. Потом я заметил, что забыл, что такое простуда, грипп, ангина. Несмотря на мой возраст, у меня нет гипертонии, сахарного диабета, сосудистых нарушений. И даже зубы все свои. Я не знаю, что такое болезни, просто медленно старею.

— Удивительно, — произнёс Ручкин и о чём-то ненадолго задумался.

— Я вот что подумал, — продолжил разговор журналист, — выходит, Иванов, или как там его на самом деле звали, знал про кинжал и намеренно его искал, понимая, что в нём смерть его?

— Выходит, так, — ответил Аветис, переключив передачу.

— А Энштен, значит, не знал?

— Выходит, не знал.

— А почему? — не унимался Пётр Алексеевич.

— Нашёл, у кого спросить. Я вообще думаю, что он о многом наврал тебе. Хотя, признаться, существо он был опасное.

— А что бы было, если бы один из них завладел кинжалом? — задумчиво спросил журналист.

Аветис резко затормозил, так что Ручкин ударился коленками о торпедо, и, посмотрев на журналиста, произнёс:

— Это значит, ты или я хреновый хранитель.

Потом, нажав на газ, добавил:

— Никогда не думай об этом.

Машина подъехала к склону горы, на которой располагался Гегард, высветив тусклым светом подъём.

— Приехали, — произнёс старик, заглушив двигатель. — Дальше сам.

— Ну, с богом, — сказал Ручкин, открывая дверь.

— Тебя ждать-то?

— Кто его знает, — ответил задумчиво журналист. — Может, вообще ничего не получится. Но если до утра подождёте, буду признателен.

— Добро, ступай давай. Подремлю пока.

Пётр Алексеевич начал подъём в гору. Вокруг было тихо. Дорога повернула вправо, обнажив очертания монастыря. Ещё несколько десятков шагов, и Ручкин вошёл через ворота на территорию монастыря. Постоял немного. Перед глазами промелькнули воспоминания встречи с учителем. Белый саван, кровь, келья. Ущипнув себя за руку, чтобы прошло наваждение, он сделал шаг вперёд. Затем ещё один. Потом смелее пошёл к келье. Ничего не происходило. Постояв пять минут, Ручкин осмелел, походил вокруг, поразглядывал горный массив, забрался на некоторые ступени, а затем произнёс:

— Бред какой-то. И принялся набирать номер Монахова.

— Привет Петя, — ответил весёлый голос историка. — Ты откуда звонишь? Подожди, дай угадаю. Из красной земли.

— Как я могу оттуда звонить, — раздражённо ответил Ручкин, — там же связь не ловит. Вот стою здесь, как дурак, танцую, а ничего не происходит.

— Ты не кипятись, — принялся успокаивать его историк. — Может, и не должно ничего происходить. Может, это и правда чушь. Ну, не знаю, камень там погладь, в руках кинжал подержи, заклятье какое-нибудь почитай.

— Какое?

— Я откуда знаю? Ты же у нас хранитель. Ну, в крайнем случае дождись двенадцати. Тебе же Энштен возле башни в полночь встречу назначал, может, это как-то связано, может, именно в это время проход какой-нибудь открывается. Ну, я не знаю.

— Гена, — ещё больше злясь, высказывал в трубку журналист, — уже полпервого. Я уже полчаса тут торчу.

— Ну, у меня двадцать три тридцать, — ехидно ответил Монахов. — Ты про разницу в час-то забыл. Красная земля-то по московскому времени живёт.

— Ладно, — сдержанно ответил Пётр Алексеевич. — Подождём.

Время тянулось медленно. Ручкин успел выкурить пару сигарет, потерзал свою совесть тем, что курит в святом месте, и присел на край кельи, достав кинжал и принявшись его разглядывать. От него исходило тепло, сталь блестела в темноте. Повертев его в руках, журналист вздохнул и со словами «бред какой-то» принялся убирать кинжал.

И тут тело журналиста начала разрывать дикая боль, в глазах всё померкло, земля начала уходить из-под ног. Ручкин потерял сознание.