Хранитель

— Ходил. Слушал.

И молчит опять, как воды в рот набрал. Один раз я его так и нашел — сидит у дуба большого, в двух перестрелах от дома, замер, и глаза будто внутрь себя смотрят. Я его тормошу, а он ни в какую. Я уж испугался, думал, паралич, что ли хватил… Как-то слышал о таком, от укуса какой-то твари ползучей, но сам, правда, не видал. Потом гляжу — а ножки-то мохом оплетены, будто не час Фидж тут сидит, а десяток зим. По ладоням вьюнки, а солнце сквозь ветви так падает, будто не кожа, а шкура оленья пятнистая на нем. Я на колени сел перед ним, зову, чуть не плачу. А тут слышу шорох позади, не думая, стрелу выхватил, обернулся, а там та самая важенка светлая… Я лук опустил, а она поглядела на нас, подошла близко-близко, я ее так близко и не видал. Смотрю — глаза переливчатые, золотистые. Олениха уши навострила, словно услышала что, да и порскнула в кусты. А Фиджет очнулся, уже на меня глядит, а не в даль неведомую. От сердца отлегло… Молча он встал, и вперед меня домой пошел. Идет, а трава высокая лесная так к нему и ластится, под ладони ложится…

Лорд Уилленрой слово свое держал. Когда я за деньгами в замок ходил, лишняя рыбка серебряная в мою мошну прыгала, и связку бумаг неизменно мне казначей выдавал, упрежден был. Как-то и приспособу передал хитрую — уголек-не уголек, перо-не перо, гладкий стерженек да востренький, для линий четких как раз. Фиджет только им и рисовал потом. Все лучше и лучше у него выходило, я уж стал рисунки его дырявить, в связку подшивать. Появились в них разные существа невиданные. Но гостей-то ночных я сразу узнал, получилось у мальчонки блеск глаз лунных единым светом да тенью передать. Значит, и остальные твари с картинок где-то живут. Иные и вовсе страшные, не дай Бог взаправду встретить.

Деревенские тоже довольны были новым хозяином, дорогу он в порядок привел, выгнал мужиков с лопатами тракт ровнять, а после бочку пива от себя прислал. Теперь хоть на телеге, хоть вскачь — гладкая дорога, хорошая. Но перво-наперво Уилленрой деревенского капеллана взашея прогнал, сказал, пока другого кого не найдет на должность, сам служить будет… Поделом прогнал, честно говоря. Много крови тот паразит выпил, но не о нем речь.

Церквушка-то там не чета замковой, деревянная, пол земляной. К лордову приходу разве только травой свежей застелили. А Уилленрой ничего, слова не сказал… Отслужил мессу, как простой, и к себе вернулся. А вот с исповедями подождать приказал. Трудно это ему, честно признался. Бабы тут же разохались, прослезились, до чего он им понравился. Жалели, что молодым сан принял и сыновей не оставит, с таким лордом и жить легче кажется. Айра на ухо мне шептала, что покраснел он от таких разговоров. Ну а чего не покраснеть? Наши-то девки кого хошь в смущение ввести могут. Не каменный же он, в самом деле?

А потом вот что приключилось. Среди ночи вдруг чувствую — щипает меня кто-то, в ухо верещит. Вскинулся, гляжу — пикси на подушке лежит! Свалил я его, бедного, рывком своим. Он ничего, встал и давай снова пищать. Фиджет рядом со мной вынырнул, я аж вздрогнул. Лунный-то свет только на мою кровать падал, а мальчонка будто из тьмы явился.

— Алиф говорит, в лесу беда. Скаллирау попала в ловушку.

Я брови хмурю, вспоминаю, где я это слово мудреное слышал. А он продолжает:

— Охотники за ней придут. Торопиться надо.

Одеться недолго, топор взял, веревку и фонарь на пояс привесил. Шкуру свернутую Фиджу сунул — пусть несет, вдруг понадобится тащить кого, я ж не знаю, какого размера эта ваша скаллирау… Вышли. Пикси как в воздухе растворились. Я говорю:

— Куда идти-то? Что ж они дорогу не показывают?

Фидж голову опустил и говорит:

— Не надо. Я и так услышу.

И руки к коре осины приложил, замер. Потом сапоги разул, на краю поляны оставил, решительно вперед пошел, ну и я за ним. Не знал, как ему, босому, по темноте — вдруг колючка какая? А потом вспомнил, как травка сама моему сынку под ноги стелется, и передумал тревожиться.