Хранитель

– Продуктов каких-нибудь, на ваш вкус, пару ручек и шапку бы. Похолодало нынче.

– Продуктов я вам сейчас соберу, – произнесла Зина, – а шапочку померьте вот эту. Последний писк моды.

С этими словами она принялась собирать пакет с едой, а Ручкин начал мерить шапку.

Шапка была ужасная, чёрная и, казалось, безразмерная. Зато, с другой стороны, тёплая. Журналист посмотрел на себя в зеркало и ужаснулся.

– Действительно писк, – произнёс он. – Краснобогатырский писк.

– А вам очень идёт, – сказала Зина.

– Спасибо. Сколько с меня?

– Тысяча рублей.

Ручкин молча отсчитал деньги.

– Между прочим, вечером я совершенно одна, – произнесла продавец вслед уходящему журналисту. – Мой дом легко узнать, он по левую сторону поселка, а во дворе горит красный фонарь.

– Спасибо, учту, – произнёс журналист и вышел на улицу.

Всё-таки было в Зинке что-то красивое и манящее. Быть может, доступность?

Пётр Алексеевич посмотрел на падающий снег и заметил знакомый силуэт. Фрол! Да, это, несомненно, был он, и он стремительно приближался. Решив, что лучшая защита – это нападение, журналист быстро зашагал навстречу.

– Привет, Фрол! – произнёс Ручкин, поравнявшись со здоровяком. – Что-то рано ты откинулся? Как там жизнь тюремная? Шансон петь ещё не тянет?

– Чего? – удивлённо произнёс дворник.

– Того! Драться будем? Но учти, я смотрел все видеокурсы шаолиньских монахов.

– Не буду я с тобой драться, – с досадой вздохнул Фрол. – Мне Захар Аркадьевич запретил. Виноват я перед ним. Так что ступай своей дорогой и свечку в церкви поставь, что так всё обошлось.

– Ну, бывай тогда, – сказал Ручкин, хлопнув детину по плечу, и зашагал прочь в сторону дома.

Его планы на сегодня резко поменялись. Вначале он хотел зайти к Самуилу Степановичу, дабы проверить одно своё предположение, но упоминание Фрола о церкви заставило пересмотреть это решение. Визит к учителю можно и отложить, а вот в церковь следует заглянуть. Информацию нужно собирать по крупицам и не тропить события. В Ручкине наконец проснулся азарт журналиста, дремавший целую неделю. Картина потихоньку начала складываться в пазл.

Зайдя домой, журналист бросил продукты на стол, вырвал из блокнота страницу и дешёвой ручкой, купленной у Зины, написал: «Кто ты и зачем помогаешь?» Если его теория верна, то неизвестный обязательно ответит. Удовлетворившись этим, он покинул дом и направился к церкви.

Отношение к богу и церкви у Петра Алексеевича было неоднозначным. Сам он считал себя православным христианином, но немножко другого течения. Почитал бога и церковь в разумных пределах, а не до слепого фанатизма, как это порой бывает. Сектантские ответвления ему претили, но и официальная церковь не очень нравилась. Не видел он искренности и чистоты души в этих людях. Большинство церквей, особенно в больших городах, насквозь пропахли лицемерием и ложью. И веры в них не было ни на грош. Ручкин с детства на уровне интуиции чувствовал фальшь, и поэтому, приходя в именитые храмы, сплошь раскрашенные в золото, общаясь с церковнопреклонёнными, видел: веры в них нет ни капли. Если ты приверженец своей веры и определенных убеждений, то стой на этом до конца. А занимать гибкую позицию, быть и нашим, и вашим – это уж явно не тот путь, которому хотел бы подражать Пётр Алексеевич. Вот монахи монастыря Эсфигмен¹ были для него примером.

В таких размышлениях журналист и добрёл до церкви. была она небольшая, старая и с виду очень-очень бедная. Выкрашенные в белый цвет стены местами потрескались, двери висели старые, но добротные. Зато окошечки были пластиковые. Над всем этим великолепием возвышался православный крест. Несмотря на возраст и бедноту, здание выглядело ухоженным. Ручкин любил такие, в них чувствовалась какая-то сила. Маленькие провинциальные храмы с небольшим количеством народа он любил больше всего, в отличие от напыщенных налакированных монастырей с толпами псевдоверующих.

Внутри было тихо, и вокруг царил полумрак, немногочисленные иконы висели на стенах, свечи тихо потрескивали. Пахло ладаном. Людей не было, за исключением Анны Серафимовны, которая перекрестилась перед иконой, взглянула на вошедшего Ручкина, что-то пробормотала и ушла.

– Вы помолиться или так, на экскурсию? – раздался внезапно низкий, но очень приятный мужской голос. – Отец Михаил, – представился он.

Отец Михаил был высокого роста и плотного телосложения, с длинной чёрной бородой и такими же волосами. Из-под стёкол маленьких очков смотрели большие умные глаза. Возраста он был глубоко за пятьдесят, но, на удивление, ни одного седого волоса не имел.

– Ручкин, Пётр Алексеевич. И часто к вам на экскурсию ходят?

– Не часто. Да, в общем-то, никогда и не ходили. Раньше и так приход был маленький, а теперь с недавними событиями и вовсе два-три человека ходят. Просто все в селе уже наслышаны про вас, дескать, ходите, со всеми общаетесь, репортаж большой делать будете. Вот я и подумал, что товарищ журналист непременно ко мне зайдёт. А вот уж помолиться или так поговорить, одному богу известно.

– Поговорить, молюсь я редко.

– А что так? Стыдно?