Хранитель Ардена

– Хорошо. Я расскажу тебе одну историю, и тогда, возможно, ты все поймешь. Бойцовой арене, которой заправляет Джованни, почти сто лет. Ее основал его прадед – Лука Хамьер. То было страшное место для всех рабов, но оно приносило семье Хамьер огромные доходы, сделав ее одной из самых влиятельных в Турготе. Когда Лука погиб, его место занял дедушка Джованни, Рафаэль. Но доброму и мягкому Рафаэлю были чужды эти ужасы. Он отменил смертельные бои, был первым в Турготе, кто попытался добиться закона о Вольной для рабов. Вот только, в отличие от тебя, Рэндалл, он не имел такой смекалки и хватки и не знал, как удержать внимание зрителей без жестокого кровопролития. Он едва не разорился. Семья Хамьер погрязла в долгах, пока ареной не начал управлять сын Рафаэля, Хамос. Увидев, к чему привела мягкость отца, он ожесточился, и при нем арена снова начала процветать. Он был тем, кто придумал новое развлечение для богатых господ Тургота – кровавые бойни. Своих сыновей он воспитывал в такой же жестокости, учил презирать мягкость и сострадание. Поэтому его старший сын Джованни стал таким.

Рэндалл слушал его, не перебивая, но когда Маттео замолчал, то не смог удержаться от вопроса:

– Что ты хотел этим сказать? Какое отношение это имеет к тебе? К Ахиге?

Маттео грустно улыбнулся.

– У Хамоса Хамьера было двое сыновей. Младший сын Хамоса стал разочарованием семьи, избрав путь деда. Однако Джованни, несмотря на всю жестокость, очень любил брата. Пусть их пути и разошлись по разные стороны.

Рэндалл в изумлении смотрел на Маттео.

– Подожди, твоя фамилия Аверо. Ты же не хочешь сказать…

– Аверо – фамилия моей покойной жены. Я взял ее по молодости, думая, что никогда не вернусь в Тургот и не буду общаться с членами своей семьи. Но, как видишь, с братом я все-таки помирился. Я очень долго пытался убедить его отменить хотя бы кровавые бойни, но у меня ничего не получалось. Представь мое изумление, когда я услышал, что какой-то юнец уговорил его не только отменить эти бои, но и принес ему огромный доход. Однако я слишком хорошо знаю своего брата. И понимал, что он никогда в жизни не отпустит на волю рабов, которые приносят ему деньги. Поэтому я приехал перед вашей последней бойней и уговорил его освободить выживших рабов. Он согласился, но с условием, что я заплачу за каждого по сотне золотых. – Маттео грустно усмехнулся. – Я был бы только рад, если бы Джованни проявил благородство и выполнил обещание по собственному желанию. Но одно то, что он отменил смертельные бои, уже большая радость и победа для меня.

– Джованни – твой родной брат? – ошарашенно переспросил Рэндалл.

– Да, он мой брат. Несмотря на жестокость, он уважал тебя за хитрость, ум и целеустремленность. Но накануне последней битвы ты разочаровал его мягкостью и состраданием к той рабыне. Как понимаешь, в семье Хамьер сострадание – это порок. Я говорю чистую правду, Рэндалл. Твой друг жив, и сейчас он со своей семьей.

На глаза Рэндалла навернулись слезы. Он представил Ахигу, как он ступает по мягкой сочной траве Вамира навстречу своему дому, где его ждут любимая жена и дети.

– Он жив, – прошептал Рэндалл, и воспоминание об истекающем кровью друге сменилось другим, в котором Ахига смеялся и весело подшучивал над королевскими замашками Рэндалла.

Чувство вины, неподъемным грузом давившее на грудь, исчезло. Он улыбнулся – широко и искренне. Крохотное и несмелое чувство надежды переросло в большой шар с синим свечением. Таким же, как в его перстне.

И этот свет указывал ему путь домой.

Корабль прибыл в порт Ардена в полдень.

Солнце светило так ярко, но ледяной ветер задувал за ворот плаща и заставил Рэндалла накинуть на голову капюшон. Не отрываясь, он жадным взглядом осматривал порт и не мог нарадоваться тому, что все здесь было ему знакомо. Он поднял голову и, увидев вдали очертания замка, шумно вздохнул.

Его дом.

Рэндалла переполняло счастье, и ему не терпелось поскорей оказаться в просторных, но уютных стенах Вайтхолла.

Когда корабль пришвартовался и Рэндалл ступил на сушу, это ощущение возросло в троекратном размере. У него закружилась голова и быстро заколотилось сердце. Он остановился на причале, пытаясь справиться с накатившим волнением, но чувства лишь усиливались, а потом переросли в нестерпимую боль.

Прямо как в тот день, когда он вернул себе перстень, но гораздо сильнее.

Его ноги подкосились, и он рухнул на землю. Виски сжало словно в железных тисках. Он выставил перед собой трясущуюся руку с перстнем и обнаружил, что камень мерцает ярким кобальтовым свечением.

Свет ослепил его, и Рэндалл снова увидел воспоминания.

Маленький Рэндалл учился читать, рядом с ним в кресле сидела мама, и ее ноги были накрыты теплым одеялом. Она выглядела бледной и усталой, но, несмотря на это, невероятно красивой.