Хранитель древностей

- А вы думаете, шучу? - сказал он невесело. - Разве этим шутят? Нет, мы все должны здесь погибнуть! Все до одного. На наших костях и возникнет коммунизм. Всем нам единым памятником будет построенный в боях социализм... Вот так.

- Ну, нет, - ответил я. - Нет, к чертовой матери. Не принимаю я этого долга! И никому я свою голову не задолжал! И долгов таких не делал! Нет, нет! Вы как хотите, а я буду жить! Пусть тот, кто должен, тот и сдыхает, а я... Нет, нет и нет!

Он натянуто улыбнулся и встал.

- Буду рад, буду рад, - сказал он. - Дай Бог, чтоб вам удалось. Вы посильнее нас, стариков. Вот вашему начальнику удалось же! Брат погиб, а он... Ну желаю, желаю. - И он быстро пошел от меня, стуча палкой по полу.

А я стал думать. Было что-то очень нехорошее в том, как он говорил о моем начальнике и его погибшем брате. Что-то настораживающее, туманное, намек какой-то, что ли? Мысль, недовысказанная до конца? Но так ничего додумать не успел. Позвали завтракать.

* * *

Целый месяц я его не видел, а потом мы встретились в бане. Баня! О ней надо говорить особо. Баня была одним из самых больших несчастий, которое только может свалиться на голову лагерника. И, вероятно, не начальство было в этом виновато. Война-то ведь только-только кончилась, одежды не было, белья не было, мыла не было, и дров не было, словом, ничего не было. Вошебойка работала только в лазарете, а лазарет переполнен. Ну, что делать-то? А делать было что-то надо. И начальство делало, оно проводило и отражало мероприятия. Баня была крохотной, темной, с побитыми окнами, с провалившимся полом (досок-то нет). А самое главное - топить было нечем, вместо дров - курай. Приходилось изворачиваться. Поднимали, положим, какую-нибудь одну бригаду, человек пятьдесят - семьдесят, и гнали в профилактический пункт - в пустой недостроенный барак. Набивали этот барак доверху, и партию за партией пропускали через баню. Чтобы вымыть и обработать бригаду в пятьдесят человек, надо было не меньше трех часов. Значит, 50 моются, а остальные - сидите и ждите, пока не кликнут. Но пятьдесят человек - это тоже случай оптимальный. Но вот два раза в месяц идет мыться весь лагерь - 1100 человек. Баня работает 12 часов в сутки, заход - 50 человек. Ну-ка сосчитайте, что это составит. И по двое суток иногда приходилось ждать очереди. В свой барак немытых не пускали, сиди и жди. Все бы еще ничего - но сам барак-то походил на решето. Мы растаскали с него все: и крышу, и наружные двери, и пол, и нары - остался один настил да стены с оконными проемами. Когда их затыкали телогрейками, становилось совсем темно. Значит, вот: холод, темнота, теснота и духота. К стене не прислонишься, - как горный мох, нарос иней, из бачка не напьешься - лед! Так вот сидишь 20, 30 часов. И вот кто-то около меня в темноте произнес:

"Боже мой, до чего это ужасно!" Чего в лагере не любят - это таких вот выкриков. Сиди и молчи! Не у тещи ты в гостях, и всем тошно. Но слово "ужасно" - было сказано как-то совершенно по-иному, не как выкрик, а как оценка, как слово, исходящее от того, кто созерцает все это со стороны. Поэтому я лениво ответил:

- Это еще, батя, не ужас, ужас, батя, там, в бане, будет.

Он повернулся. Я его не видел, но почувствовал, как коротко и резко стукнула его палка.

- Плевал я на вашу баню, - сказал он мне резко, но опять как-то совершенно не по-лагерному. - Не в ней дело.

- А в чем? - спросил я лениво. Он смолчал. Он как-то очень зло смолчал, не смолчал даже, а просто прервал разговор.

- Слюней, милый, у тебя не хватит плеваться, - сказал сверху добродушный старческий голос.

- Средства ужасны, - объяснил тот же голос после небольшой паузы. - Те средства, которые приходится применять. Никто и никогда из наших учителей не думал, что социализм будет построен таким путем. Но они не могли пойти на это, а мы можем и правильно делаем.

И он вздохнул - скорбно и мудро. Я все еще не понимал, кто это, и потому спросил:

- Мы? То есть кто это - мы? Вы да я, что ли?

- Ну, конечно, - ответил он, - вы да я, власть-то народная! - И он даже усмехнулся (и тут я узнал его).

- Что городит, падла, что городит! - крикнул кто-то около моего лица. Сажал, сажал, да и сам в мешок попал! - Это уже встрял кто-то здорово понимающий дело: почти в каждом лагпункте бродило по парочке таких вот всепонимающих непробиваемых болванов. На воле они занимали большие посты, и когда их выкинули из кресел, они себя почувствовали неуютно и зябко - как черепахи, с которых содрали панцирь. Но они не сдавались. Они ходили по лагерю и учили.

- Никакой паники! - учили они. - Все правильно! Все правильнее правильного. Вождь очищает тыл от врагов, нытиков и старого хлама. Останутся молодые проверенные кадры, и с ними он будет строить социализм.

- А можем ли мы, - спрашивали они далее, уже хитро прищурясь, сказать, что здесь все невиновны? А если есть хоть один настоящий враг - то я сам...

- А вы не знаете, - загадывали они еще, - сколько нужно человек, чтобы построить мост через Волгу? Тысячи! А чтоб бросить на него бомбу? И одного, пожалуй, хватит. А?