Хранитель древностей

- Не хитри, я не глупенький, понимаю, что ты сказал, и ты тоже понимаешь, - торжественно и строго произнес старик. - Нехорошо ты сказал, а подумал еще хуже! Не надо так, мы старые люди, должны разбираться. Ну, ладно. Так я, конечно, на эту пулю, что она мне отлила, ничего не ответил, а только крикнул ей: "Разговорчики прекратить, шагом марш!" и наганом потряс. Пошли. Вышли за ворота, я на коне, она впереди. А еще раным-рано, часа четыре утра, все окна на ставнях, только кое-где бабы с ведрами дорогу перебегают, нас увидят - сразу около заборов приседают. Прошли мы два квартала так, она меня и спрашивает: "Куда же ты меня, красный орел, смерть врагам, ведешь?" Я на ее шуточки ноль внимания. "К начальнику, - говорю, вас доставлю. Новый комиссар из дивизии приехал, разговаривать будете". Усмехнулась она, покачала головой. "Что ж, он в четыре утра уже на ногах? Не больно у вас много таких! Нет, похоже, ты меня в штаб генерала Духонина отводишь". Вот видишь, все ведь понимает, гадюка. Ну, конечно, я ее шуточки, так сказать, опять мимо ушей полностью пропускаю и спокойно говорю: "Фамилию свою, конечно, мне тот начальник не докладывал, может, он и Духонин, а только есть приказ отвести вас к нему срочным порядком, вот я и выполняю". "Ну давай, давай, - говорит, - выполняй". Вот прошли мы весь городишко, вышли в поле, как увидела она, что дома кончились, вдруг остановилась, повернулась ко мне и говорит со всей, так сказать, решительностью:

"А ведь это ты меня, мужик, на шлепку ведешь". "Ладно, - говорю, - иди, не рассуждай, там поговоришь". Стоит - не двигается, покраснела, не знаю уж, от страха или от злости, глазищи свои зеленые, змеючие раскрючила. "Да ведь жалко, - говорит, - мужик, умирать в такие годы-то". Отвечаю ей:

"Годы тут, положим, ни при чем, умирать всем придется, а ты знала, на что шла. И ты знала, и я знаю, так что уж тут рассуждать". "Это, - говорит, - конечно". Призадумалась немного, потом вдруг циркнула через зуб, взглянула на меня, тряхнула головой: "Пошли". Пошли. Я сижу на коне, в одной руке наган, в другой поводья, сижу и смотрю. А у меня уже голова начинает гудеть. Да где же это, думаю, они яму копают, куда же он, черт, комиссар, меня погнал? Вдруг она усмехнулась, поворотилась опять и говорит эдак, с ленцой: "Эх, жизнь-жестянка. Хоть бы ты меня поласкал бы, что ли. Я ведь уже два года этими глупостями не занималась. Туда приду, все архангелы животики надорвут!" "Ладно, иди, - говорю, - гадючка, не строй дурочку. Здесь шалавых нет, не на кровати с любовником разговариваешь". "Не с любовником?" - да как поведет плечами, и плечо у нее одно сразу голое и грудь тоже голая. А такая грудь, что наколоться можно. "Что, - говорит, - хороша Маша? Смотри, смотри-ка дальше" - и еще раз как-то мотнула всем телом, и веревки на землю падают. Вот как это может быть, скажи? Вот вы, товарищ Корнилов, ученый человек, как это может быть?

Корнилов ничего не ответил, очевидно, просто пожал плечами.

- Гипноз, - сказал бригадир. - Я в цирке в Москве видел. Там факир Торама тоже развязывался.

- Вот это ты верно сказал, гипноз, - продолжал старик, - обхватила шею коня и лезет ко мне руками, за наган хватается. Закричал я тут, так сказать, отчаянным голосом. "Назад, - кричу, - матери твоей черт". Размахнулся наганом, врубил ей, и у меня уже ни голоса, ни сил нет. И вдруг смотрю - те стоят. Из ямы выскочили и стоят, смотрят, в руках лопаты. Как гаркнул я тут: "А ну-ка прибавить шагу!" Да как налетел на нее конем, она перевернулась и увидела их. "А-а! - говорит и головой кивает. - А-а!" Уж не знаю, что она хотела сказать. Так я, пока она на них смотрела, пригнулся и бац ей в затылок, бац! И сразу череп надвое, и звук такой, как будто полная бутылка опрокинулась, - чпок! Повернулась, взмахнула рукой, сделала два шага ко мне, ноги подломились, упала боком. Я с коня соскочил, подлетел с наганом, с размаху раз, раз ей в глаз, а потом стою над ней, смотрю и ничего не могу сообразить, ни поднять ее, ни до ямы поволочь, ни на коня влезть, ни оружия спрятать - ничего!

Те двое подбежали, подхватили ее на руки и потащили, а у ней голова вихляется, зубы блестят, ноги дрожат по-комариному и кровища, кровища хлещет. Вскочил я на коня, врезал ему прямо по глазам да целый день по степи и проблукал. Где был, у кого был - ничего не помню. Помню, верно, в одном месте я зачем-то слезал, стога щупал, сухие ли, потом на мокрой глине у реки лежал, воду пил и лицо обмывал. Рот у меня, как от крови, пошел печенками.