Хранитель понятий

По улицам, звеня сумками, разбредались по гостям пешеходы. Молодые подонки пуляли в небо китайскими петардами. Им на головы в ответ умиротворяюще сыпался мелкими хлопьями последний в этом году снег.

С моста просматривались в переулке Матвеева задумчивые рыла икарусов. Еще стадо икарусов торчало на набережной Мойки. При въезде на Театральную площадь тридцать первый трамвай обогнали две «скорые» с выключенными мигалками и свернули на Декабристов.

А иномарок-то, иномарок перед Мариинским театром сегодня! Джипы, «бээмвухи», «вольвешники», «феррари»... Понаехало, что на футбол!

Как обычно, театральные пассажиры выползали из трамвая долго. Пока бабцы придержут свои подолы, а мужики, джентельменствуя, протянут к ним хваталы, пока театральные одуванчики-старушки пересчитают подножки.

– Я тебе, старому гондурасу, говорила, надо на маршрутке. «В трамвае, в трамвае»! Жмот!

– Слушай ты!.. Помолчи пожалуйста! Переставляешь ноги и переставляй!

За пятнадцать шагов до Мариинки пару в шубах тормознули и взяли в кольцо.

– Лишний билетик есть?

Хмурые, серые лица, лыжные шапочки на бровях, руки в карманах.

– Нет билета. Ну-ка, ребята, дайте пройти!

– А если поискать? – кольцо сжималось.

– А если милиция? – храбро выпалил кавалер.

– А если бабу твою порежем? – в кольце сделалось невыносимо тесно.

– А если я закричу? – вполголоса пригрозила дама.

– А если кричалку выдернем...

Всем шарящимся по площади бычкам приспичило попасть в театр именно сегодня. Но самые конкретные причины для этого были у Вензеля со Шрамом, и Вензель даже через подставных лиц скупил добрую долю билетов. И часть уничтожил, чтоб меньше посторонних зевак под ногами путалось.

А знаменателен последний вечер этого года в Мариинке был тем, что давали три эпизода из лучших постановок в одном флаконе, пардон, за один сеанс. Типа, только сегодня в театре разом соберутся все примы и золотые голоса. Тем паче, под Новый год оперно-балетные звезды скопом вернулись с гастролей. Следующего такого удобного случая жди, как Робинзон на необитаемом острове.

– Настоящая русская зима, – постановил Роберт Ливси, раскурив трубку и отфыркиваясь от снежинок. – Сибирская.

– Для англичан все, что гуще дождя – снег, а все, что холоднее чая – зима. Побывайте в Кембрийских горах, доктор, и вы узнаете настоящую зиму, – шотландец Мак-Набс насыпал на бумагу лучший из вирджинских табаков и ловко скрутил на машинке папиросу. И вряд ли понял, что по этому поводу прогнал один из тусующихся недалече пацанов другому, такому же правильному пацану:

– Глянь, Букса! Импорт косяк забил. Типа бурый, типа наши мусора по рогам. Может, развести фирмачей? Типа мы – менты по борьбе с марафетом.

– Ты забыл, сявка, зачем здесь? Шукай билеты!

Здесь – это в нише парадного подъезда Мариинки. Где, как в водопроводном кране, тепло смешивается с холодом. Где человеки в пальто и в шубах мирно сосуществуют с людьми в платьях и пиджаках. Скажем, в одних пиджаках вышли покурить на воздух британцы.

– Обратите внимание, Мак-Набс, на менеджеров по билетам, – сказал доктор Роберт Ливси. – Молодые крепкие львы. В прошлом году трудились исключительно пожилые леди. Видимо, эта работа стала престижной. Как быстро в России меняется конъюктура!

И хотя Мак-Набс обращал внимание на другое, на то, как мало женщин направляется в театр этим вечером, он счел невежливым не ответить коллеге по конгрессу эндокринологов:

– Для англичан любые перемены все равно что объявление войны. Вы, англичане, до сих пор не можете привыкнуть даже к смене времен года...

– А если баксами тройную цену? – звучало в тесном кольце.

– Отдай им, Федя, – сдалась дама. – За четыре номинала.

– Борзеешь, корова. Три номинала, или начинаем резать!

– Мне кажется, нас привезли не в театр, а на соревнования по боксу, – оглядываясь в теплом, как камин, фойе, поставил диагноз Роберт Льюис, и его чуть не унесло потоком граждан с футлярами контрабасов и скрипок в руках, и все равно на музыкантов не очень пожожих.

– Вы, англичане, готовы видеть бокс даже в черных граблях, наступая на них в черной комнате, – Мак-Набс хотел развить остроту, но внезапно был оттерт двумя русскими «мьюжиками», бросившихся навстречу друг другу.

– Леха!

– Жук!

Объятия и похлопывания.

– Когда откинулся?

– По первомайской амнухе. А ты, Леха, в Питере, значит, вкрутился?

– Ну! Костика, фельдшера при вошебойке, помнишь?

– В натуре, не забуду. А ты, Жук, чего в театр прихилял, ты ж больше по крокодилам (сиречь поездам)?

– Эту... пьесу, бляха, охота позырить. А ты чего, Леха?

– Да-а-а... типа... Короче, балерину одну склеить хочу...

– А это кто к зеркалу поковыляла?

– А это чувырла моя. Ленка. Хочешь подарю тебе, корешу лепшему?