Хранитель Реки

Уже на второй минуте пребывания в доме (первую он привыкал к яркому электрическому свету) Ефим Аркадьевич понял, что не зря проехал тысячу с лишним километров.

Это было то, что он так долго и безуспешно искал. Подобное он видел, возможно, только в театре-музее Сальвадора Дали. И речь не о схожести творческих почерков – среди развешанных по стенам работ ярко выраженного сюрреализма не наблюдалось, речь – о трудоголизме настоящего, природного творца. Возможно, даже болезненном трудоголизме, когда для человека единственным комфортным состоянием является попытка визуального – немедленного и постоянного – отображения на любом носителе того, что он увидел глазами или воображением, а затем пропустил через свой, совершенно по-особому устроенный мозг.

И еще одно, может быть, самое главное обстоятельство. То, что Береславский увидел на стенах, столах, полках и даже на полу, чертовски привлекало его самого. Даже не то чтобы все это подряд нравилось, а не оставляло равнодушным. Да, так точнее: действительно не оставляло равнодушным, и действительно подряд. Короче, он уже не сомневался, что нашел искомое, нашел то, чем хотел бы заниматься долгие годы.

Осталось теперь понять, готов ли к этому автор, художник Вадим Оглоблин.

– Ну что, поработаем вместе? – по-настоящему волнуясь, спросил Береславский.

– А как вы себе это представляете? – не отказал Оглоблин.

– Я собираюсь сильно нажиться на вашем таланте, – не особо заботясь о выражениях, объяснил правдолюбивый Ефим Аркадьевич.

– А я? – теперь уже улыбнулся и Вадим – он еще не встречал столь откровенных продюсеров. Впрочем, его опыт встреч с продюсерами вообще был крайне ограниченным, даже если считать Георгия Ивановича Велесова.

– Вы наживетесь не так сильно, – опять нестандартно выдал Береславский. – Особенно в первые годы, когда очень большие деньги уйдут на то, чтобы показать вас широкой публике: каталогизация работ, печать проспектов, участие в выставках и презентациях.

– А нельзя нам наживаться, скажем так, равномерно? – предложил хозяйственный Вадик: теперь, после воссоединения с любимой супругой и, дай бог, разъединения с нелюбимым Велесовым, он просто обязан быть рачительным хозяином.

– Нельзя, – грустно выдохнул Ефим Аркадьевич. И выдал свою, уже обкатанную на домашних, формулу совместной работы художника и продюсера: – То есть можно, но тогда – поровну все. Ваш талант автора – на мой талант промоутера, ваше время – на мое время и, наконец, ваши деньги – на мои деньги. Вот тогда можно поровну.

– А о каких деньгах идет речь? – на всякий случай спросил сразу погрустневший Оглоблин.

– Ну, принт уложится тысяч в двадцать долларов: полиграфический дизайн, цифровой полный каталог, офсетный каталог, проспекты, буклеты и плакаты по темам. Выставки выйдут подороже: один тридцатиметровый стенд на осеннем «Арт-Манеже» встанет тысяч в двести пятьдесят рублей с учетом входа в каталог и трудозатрат на проведение.

– Понятно, – сказал Оглоблин. И впервые за время разговора с предполагаемым продюсером расслабился. – Ладно, наживайтесь, я согласен. Только чтоб мы с Ленкой не голодали, хорошо?

– Хорошо, – улыбнулся Береславский. Ему нравились пусть и требовательные, но умные собеседники. – А потом, эксклюзивный контракт, который я намерен с вами заключить, имеет временные рамки. Кончится – можете работать самостоятельно, если захотите. И еще, хотя вы и сами это понимаете: вся промоутерская деятельность направлена на продвижение вашего, а не моего имени. Так что в предложенной схеме вы вообще ничем не рискуете. Риск – денежный и временной – только на мне. Потому и основные прибыли – тоже мне.

– А я буду обязан писать по вашим заказам? – снова насторожился художник.

– Ни в коем случае! – абсолютно искренне ответил рекламист. – Я даже советы буду давать, только если вы этого попросите. Разве что по материалам…

– А что по материалам? – Ответ на главный вопрос Оглоблин уже получил, оставались мелочи.

– Я буду требовать, чтобы вы работали только на хороших материалах. Если бумага – то плотная и выделанная без хлорки. Если холст – то чисто льняной и загрунтованный уже после натяжки на высушенный подрамник.

– В расчете на века? – улыбнулся Оглоблин.

– А вы считаете свое творчество недостойным музеев?

– Никогда не задумывался, – растерялся прихваченный за живое художник.

– Неправда! – сказала все-таки вышедшая из другой комнаты Надюшка. – Очень даже задумывался.

– Надюха, как тебе не стыдно! – укорила девчонку Ленка. Вадик ничего не ответил, лишь слегка покраснел.

– Девочка права! – Ефим почему-то обрадовался появлению веселой девчонки (он вообще любил детей). – Плох тот художник, который не мечтает о славе в веках.

– Ну, значит, я не плох, – выдавил смущенный Оглоблин.

Все засмеялись.

– А может, нам пора позавтракать? – спохватилась Ленка, уже вошедшая в роль хозяйки.

Надюха и Вадик сразу согласились, а Ефим Аркадьевич в таких ситуациях вообще никогда не отказывался.