Хранитель времени

— Понял, — хмуро ответил Грибов. Повернув голову, он увидел Петю, и в глазах его что-то мелькнуло. — Ну, прощай, казак! — сказал он, подходя к платформе.

Петя спрыгнул с платформы и подошел к нему.

— Ты там, того… — сказал Грибов, смотря в сторону. — На первую должность едешь, работай как надо. Слышишь?

Он покосился на Петю, и в глазах его Петя увидел виноватость и теплоту. Грибов долго глядел на него из-под густых седых бровей, потом хлопнул его по плечу и повернулся от платформы к машине. Петя рванулся было за ним, стремясь что-то спросить, но Грибов не заметил его движения или не захотел заметить.

— Счастливо вам! — только и сказал Петя.

Грибов не обернулся.

Петя видел, как он сел в машину, как включил вторую передачу, и вот зеленый грузовик покатил по шоссе дальше и дальше от поезда.

А Петя все стоял у дороги.

Ему казалось, что этот теплый весенний день занялся для него. И все — белая галька, прозрачная, в оборочках медуза, лежащая у насыпи, блеск солнца, свежий ветер и этот торжественный, удивительный, непрекращающийся гул моря, — все обещает ему счастье.

1953

ХРАНИТЕЛЬ ВРЕМЕНИ

В пейзаже Риги есть неизъяснимая прелесть, но к нему привыкаешь не сразу.

Каналы с темной водой, на которой неподвижно лежат большие золотые листья, старый город с его узкими улочками и железными петушками на островерхих крышах уцелевших старинных домов… На вершине разбитой бомбами кирхи стоит каменный апостол, горестно воздев к небу руки, с которых ниспадает библейская мантия, и опустив лицо, изборожденное дождем и осколками снарядов. Ленивые, жирные голуби, похожие на елочные игрушки, переваливаясь, бродят по мостовой и садятся на крылья машин, стоящих возле гранитного подъезда министерства; у перекрестков блестят стрельчатые фонари, укрепленные на крюках, вбитых в толстые, как у бойниц, стены… Мало что напоминает здесь русские города.

Но войдя в университет, я почувствовала себя дома.

Все показалось здесь знакомым.

По особой шелестящей тишине, которую рассекал негромкий, ровный голос, можно было без труда догадаться, что на первом этаже находятся аудитории и сейчас идут лекции. Я поднялась на второй этаж. Сквозь закрытые двери донеслось потрескиванье, легкое шипенье, позвякиванье химической посуды — тонкие, мелкие шумы лаборатории. На третьем этаже коридор вдруг озарился голубой металлической вспышкой, словно блеснула молния, — очевидно, в лаборатории ставили опыт. Я поднималась все выше с тем же ощущением, что пришла домой: все было знакомо — расположение коридоров и дверей, сухой и горьковатый запах книг, соединение тишины и далекого говора, многоголосого, с певучими перекатами…

Пятый, седьмой, восьмой этаж… Теперь я была в башенной части здания. Наконец я добралась до последней площадки и остановилась, чтобы отдышаться.

Налево в башне белела дверь. Я постучала. Выглянул студент с нежными, румяными, как у девочки, щеками.

— Профессор Берзинь? — переспросил студент. — О, профессор сейчас в подвале! Пожалуйста, пройдите по боковой лестнице вниз, до самого конца, и еще восемнадцать ступенек направо, к подвалу.

— Простите… — сказала я. Сердце мое колотилось, и я никак не могла отдышаться после подъема. — Простите, сколько лет профессору?

Студент посмотрел на меня озадаченно. Потом румяное лицо его просияло улыбкой.

— О, да, да! — проговорил он, кивая головой. — Понимаю… Семьдесят девять лет. Это удивительно, вы правы! Мы уже привыкли, знаете… Но это удивительно, я вас понимаю!..

Спускаясь по лестнице, идущей в подвал, я услыхала шум. Можно было подумать, что за дверью живет тысяча сверчков и все они поют и трещат. Невольно вспомнились сухие августовские вечера на подмосковной даче, запах сена, пыльной травы и пенье сверчков под звездным небом, где уже переливается осеннее созвездие Плеяды…

Нет, это не были сверчки! В треске ощущалась неживая, механическая ритмичность. Я вслушалась еще раз и узнала наконец природу звука. Но меня поразила его сила: такого могучего тиканья нельзя услышать даже в часовом магазине.

Вдруг, заглушая тиканье, раздался громкий и сердитый бас.

— Осторожно! — прокричал он. — Не шумите, пожалуйста! Здесь надо ходить на цыпочках…

В подвале на грубом табурете сидел старик. На нем была широкополая старомодная шляпа; седая борода спускалась на грудь, осыпанную пеплом. Старик опирался на толстую суковатую палку. Возле него стояла студентка, худенькая, хрупкая девушка.

— Ну? — сказал старик, взглянув на девушку. — Что же вы стоите?

Тут он повернул голову и увидел меня.

— Кто вас пустил сюда? — прокричал он таким громовым голосом, что я невольно попятилась. — Кто вы такая? Что? Не слышу! Из Москвы? Из газеты? Все равно нельзя! Вы знаете, куда вы попали? Здесь святая святых! Здесь часы, которые идут с точностью до тысячной доли секунды. Что? В этой комнате дышать нельзя, понимаете? А вы топочете ногами без спросу. Уходите! Что? Уходите немедленно, здесь нельзя громко разговаривать…