Зыбкий октябрьский солнечный свет изо всех сил старался пробиться сквозь решетку для растений, увитую цветами и листьями, и кружевные занавески. В комнате было темно, она была запачкана тенями. Он отодвинул штору, вызвав метеоритный дождь из мерцающих пылинок.
– Давайте впустим немного света.
Солнышко показывала ему этот музей, словно хранительница, которая гордится собранной коллекцией предметов изобразительного искусства. Она показывала ему пуговицы и кольца, перчатки, плюшевых мишек, искусственный глаз, разные украшения, фрагмент пазла, ключи, монеты, пластмассовые игрушки, пинцеты, четыре комплекта вставных зубов и голову куклы. И все это лежало в одном ящике. Кремовая чашка с блюдцем, украшенная фиалками, стояла на столе. Солнышко взяла ее и дала Фредди.
– Красивая, да? Но даме она больше не нужна, так что Лора оставила ее для приятного чаепития.
Лора хотела было возразить, но на лице Солнышка была написана такая стопроцентная уверенность, что слова растворились у нее во рту. Фредди передал чашку Лоре.
– Значит, она твоя.
Он сел.
– Но вы попытаетесь вернуть все остальное, – сказал он, обведя рукой комнату, – тем, кому оно принадлежит? – Его спокойный тон никак не соответствовал чудовищности задания.
– Таков план, – ответила Лора.
Солнышко отвлек предмет, выпавший из ящика, который она открыла. Она подняла его с пола, но сразу же выронила, вскрикнув, как от боли.
Ей было горько. Слишком холодно для снега. Роуз посмотрела на черное небо, проколотое созвездиями и острым серпом луны. Она вышла на улицу минут двадцать назад, но ноги уже окоченели, а пальцы рук замерзли. Слишком грустно для слез. Она уже практически пришла. Повезло, что машин почти не было: никто не отвлекал и не вмешивался. Слишком поздно думать. Вот здесь. На этом самом месте. Через мост, а потом лишь пустой, покрытый травой берег. Она сняла одну перчатку и достала из кармана фотографию. Она поцеловала лицо маленькой девочки, улыбающейся ей. Слишком темно, чтобы увидеть, но Роуз знала, что она там.
– Мамочка тебя любит.
Спускаясь по травянистому склону, она схватилась голой рукой за лезвие замерзшей травы. Внизу – глина.
– Мамочка тебя любит, – снова прошептала она, когда вдалеке огоньки пронзили тьму и рельсы начали гудеть. Слишком тяжело жить.
– Слишком тяжело жить. Дама умерла.
Солнышко трясло, пока она пыталась объяснить. Фредди притянул ее к себе и крепко обнял.
– Думаю, тебе необходимо приятное чаепитие.
Он сделал чай под надзором Солнышка. Выпив две чашки чая и съев печенье с вареньем, она попыталась рассказать им немного больше:
– Эта дама очень любила маленькую девочку, но она была очень расстроена.
Лора забеспокоилась.
– Солнышко, может, тебе больше не стоит заходить в кабинет?
– Почему?
Лора колебалась. Часть ее не хотела, чтобы Солнышко принимала участие в этом деле. Она знала, что желание это было эгоистичным, но она безумно хотела найти способ заставить Энтони, а может, и своих родителей, гордиться ею. Пусть они и были мертвы. Наконец у нее появился шанс сделать что-то правильное, и она не хотела отвлекаться.
– Вдруг там окажутся и другие вещи, которые расстроят тебя.
Солнышко отрицательно помотала головой:
– Я уже в порядке.
Лору это не убедило, но Солнышко хотела донести до них кое-что еще.
– И если не знать, что такое грусть, то как же узнать, что такое счастье? – спросила она. – К тому же умрет каждый.
– Думаю, она тебя разгромила, – пробубнил Фредди.
Лора признала поражение натянутой улыбкой.
– Может быть, мне удастся поднять тебе настроение, – продолжил Фредди. – У меня есть план.
Глава 21