Хранители очага: Хроника уральской семьи

Поначалу Марья Трофимовна и понять ничего не понимала, что с ней такое, думала, может, приболела, но нет, не больна, здорова была, как никогда, но душила ее тоска. Чего с ней никогда в жизни не было, так это ощущения, что никому не нужны ее руки. Наоборот, сколько она помнила себя, всегда была потребность в ее деятельной любви, и это выходило как-то само собой, как бы вслед за жизнью, вместе с жизнью и по причине жизни; такого, чтобы она осталась одна, еще не случалось с ней, — чтобы ее оставили только саму для себя и саму по себе: тут тоже есть предел, какой может вынести не всякий человек. В такие минуты как-то остро вдруг сознаешь, что собственная твоя жизнь сама по себе ничего не значит, если она не принадлежит другим; она, по существу, только тогда твоя жизнь, когда она не твоя. Вот дали тебе полную свободу, живи, как хочешь и как знаешь, а тебе не мила твоя свобода; когда была в заботах по самое горло, так хоть и стонала внутренним стоном, но в каждой жилочке чувствовала живую жизнь, а теперь сидишь вот у окошка, и в руках слабость, и в ногах не лучше, ноги-то вообще стали побаливать в последнее время, а в сердце — тоска, а еще хуже тоски — пустота внутри. Вот странно еще — раньше на работе она как бы отдыхала от дел и забот домашних, но работалось всегда так, словно счастье какое-то именно в рычагах и кнопках, в грейфере, в отстойнике, а теперь никаких забот дома, свободная птица, а работа на аглофабрике почему-то стала немила, не то настроение, не тот дух, иной раз вообще махнуть рукой хочется на грейфер. Ну что он, этот грейфер? Металл, металл и есть, машина неодушевленная. И хоть стыдно бывает от собственного предательства, что ли, но, с другой стороны, Марья Трофимовна искренне удивлялась в душе, как это она раньше по-другому относилась к грейферу — чего такого особенного находила в нем? — никак не могла теперь взять в толк…

И вдруг подходит к ней как-то Силин, так, мол, и так, не пойму чего-то, Марья, что случилось с тобой, а дело, мол, вроде не должно страдать, как ты сама-то думаешь? — видишь, мол, и сама так думаешь, во-от, ну а подошел он потому, что вызывают ее к начальнику аглофабрики, иди, мол, сходи, сходить надо…

— Да я была уж у него! — в сердцах сказала Марья Трофимовна.

— Иди, иди, сходи. То — раньше было, то — теперь.

Посмотрела она внимательно на Силина: что-то он как будто и серьезный, а в то же время как будто смешинка в глазах, непривычная для него искринка поблескивает там — с чего бы это? — но пошла, конечно, куда денешься, раз вызывают. А не хотелось идти, если честно: опять за рыбу деньги, опять двадцать пять, а толку от разговоров никакого, душу только бередить.

Пришла — начальник занят; посидела чуть, подождала в приемной.

— Пожалуйста, — пригласила секретарша.

Марья Трофимовна усмехнулась: все как в министерстве, как у большого начальства, а разговоры: «Что вы думаете о современной молодежи?» Ну-ну… Помешались уж все на болтовне, даже вон на производстве заразились из пустого в порожнее переливать.

— Ну, вот мы и снова встретились, — показал начальник на кресло. — Присаживайтесь, Марья Трофимовна.

— Спасибо. — Присела, конечно, хотя поглядывала на начальника недоверчиво, настороженно: помнила предыдущий разговор.

Начальник рассмеялся.

— Ну что, напустил я на вас страху своими разговорами?! Ладно, больше не буду. — И перешел на серьезный тон: — Марья Трофимовна, у нас к вам такое дело. Вот вы были на последнем собрании. Как вам, понравилось? Задело вас?

— Ничего.

— Ничего, говорите. Так. Вот вы там за Силина заступились, приятно было слушать. А то он у нас такой, знаете, заступиться за него некому… — Начальник улыбнулся.

— Да это я не за Силина. Вообще. В принципе, — смутилась Марья Трофимовна.

— Ну, это понятно… А вообще разговор шел серьезный. Дело важное. Так?

— Да уж куда важней.

— Так. Видели вы наших гостей? Успели познакомиться?

— Гостей? А-а… ну, видела, конечно. Вроде как дети, удивляются всему. А вообще нормальные люди. Как все.

— Мухаммеда Сабри не запомнили среди них?

— Кого? — удивилась Марья Трофимовна.

— Мухаммеда Сабри. Курчавый такой, шрам на шее.

— Мухаммеда? К-какого Мухаммеда? — насторожилась Марья Трофимовна.

Начальник весело рассмеялся:

— Значит, не запомнили. А ведь придется запомнить, Марья Трофимовна… Придется знакомиться поближе.

— Я думала, вы меня по делу вызвали…

— Именно по делу, Марья Трофимовна. Берите-ка шефство над Мухаммедом Сабри.

— Я?

— Вы.

— Какое шефство?

— Как какое? Обыкновенное шефство.

— Я?

— Да вы, конечно. Вон вы и на собрании поддержали нас, ведь выступали? Во-от… К тому же — лучшая крановщица.

— Так а как же… на каком языке-то с ним разговаривать?

— Да я вот с ним, например, на русском языке говорил. А вы можете на английском, если хотите.

Марья Трофимовна улыбнулась, махнула рукой:

— Скажете тоже!

— Ну а что? Он русский хорошо знает, а вас английскому научит. Берете его на кран?

— Так это что, всерьез? В учителя, значит, записываться?