Хранители очага: Хроника уральской семьи

И как только перебралась Варюха с сыном к свекрови, так вновь словно все ожило для Марьи Трофимовны и наполнилось смыслом. Вполне сознательно — то есть во всей глубине и значении — Марья Трофимовна не ощущала этого, как конечно же и не вполне понимала перед этим, почему ей так тяжело было в последнее время, но в чувстве своем, душой своей она испытала: было пусто, была тоска, а теперь снова как будто горит все под руками. Первое время Варюхе даже неудобно было перед свекровью, Марья Трофимовна от всего ее отстраняла, не давала даже пеленки стирать — так истосковалась по женской работе. Ну а позже все вошло в свою колею, постепенно распределились «обязанности» по уходу за Трофимкой. Варюха, например, после работы всегда забирала его из яселек (она работала в заводской столовой), а Марья Трофимовна кормила, любила она, чтобы он до отвала наелся манной каши, иной раз до отрыжки пичкала его. Еще любила Марья Трофимовна прогулки с внуком устраивать, положит его в коляску — и на улицу, на морозный воздух, потом ночью Трофимка спит как убитый, раз, может, только и проснется — на горшок попросится; к горшку его тоже Марья Трофимовна приучила, ну, не сам, конечно, на горшок садится, а просится: ручкой тянется, плачет или бормочет что-нибудь, Марья Трофимовна подхватит его на руки, подержит над горшком — дело сделано. А то ведь он, бывало, что делал раньше, проказник: улыбается — и на постель прудит. Раз-другой после таких улыбок шлепнула его по заднице Марья Трофимовна — быстро понял, что к чему. Теперь если что, даже прижмет когда, пыжится, кряхтит, ручками тянется, а дело свое черное боится начинать. «Ты учись, не первый, поди… — говорила Марья Трофимовна Варюхе. — Ты думаешь, он глупый, а у него сознание — ой-е-ей… Видала? Ну так вот…»

По вечерам, когда Трофимка уже десятый сон видел, любила Марья Трофимовна посидеть с Варюхой, поговорить, а особенно любила почитать письма из Москвы о Маринке — и всегда, когда читала, комментировала, не могла удержаться от соблазна…

— Главное, что Людмила написала, — устроили Маринку в детский сад, хлопот много было, но — слава богу… Помог директор магазина, у него связи, как у министра; если сказать кому, куда устроили Маринку, не поверят: в садик от Министерства Морского Флота СССР. Министерство — в Москве, а садик — в Быково, за сорок километров, в лесу; детишки в понедельник с утра уезжают, а в пятницу вечером на автобусе их привозят на площадь Ногина в Москву — здесь их встречают родители… Как-то непривычно, что Маринку не видишь целую неделю, хотя в том положении, в каком они сейчас живут, это, конечно, удобно. По субботам и воскресеньям, если Людмила работает в магазине, Витя целыми днями с Маринкой, и постирает на нее, и обед на всех троих приготовит, и гуляют, и балуются вместе, а вечером в воскресенье в специальный мешочек укладывают Маринке одежду на неделю, а в другой мешочек — гостинцы: печенье, яблоки, конфеты, — все это детям выдают каждый день, как «гостинцы» от родителей; в общем, смеху много, если подумать, но с другой стороны — все сделано правильно, четко, умно и целесообразно.

«Она тут у нас придумала, — писала Людмила с улыбкой, — приедет в пятницу, а на ночь какую-то бумажку под подушку прячет. Я думаю: чего это она? Опять тайну какую-нибудь придумала? Спрашиваю, так ведь не сразу и сказала, наутро только, когда я уже и забыла. Подходит, дергает осторожно, вот, говорит, и показывает бумажку. Я смотрю, а там цифры какие-то, например: 5, 5, 5, 5, 5, 4, 3, 5, 5, 4, 5, 5 — в таком все духе. Что это? — спрашиваю. Оказывается, у них с няней договор: она, Маринка значит, уже «школьница», а школьницы отметки получают, вот няня и ставит ей оценки: как кушала, как играла, как «мертвый час» прошел, не ссорилась ли с ребятами, не скучала ли, как слушала чтение воспитательницы; самое смешное, у нее не с воспитательницей «дружба», а с няней. Я только позже поняла, няня-то ведь старенькая уже, пожилая, вот она и тянется к ней, наверное, по тебе скучает, мама…»