Хранители очага: Хроника уральской семьи

— А как не подумала. Конешно, подумала. Аня-то у нас хорошая, хочет, штоб хорошо все было… штоб по-семейному.

— Никто не отрицает, может, она и в самом деле хороший человек. А только прописать она вас собирается, чтобы всю площадь за собой сохранить.

— А вы, значит, хотите площадь отобрать у нее?

— Да с чего вы это взяли?

— Есть на свете добрые люди…

— Эх, Александра Петровна, Александра Петровна, — укоризненно покачала головой Яновская, — люди-то, может, действительно добрые, если правильно объясняют, а если неправильно?

— Как так неправильно? Наоборот, выходит, как раз и правильно, раз добра хотят старухе.

— А мы, значит, добра не желаем?

— А коли добра желаете, зачем комнату навеливаете?

— Странно вы разговариваете, Александра Петровна… — Яновская в задумчивости постучала пальцами по столу. — Ну, хорошо, буду с вами разговаривать начистоту. Только уж не обижайтесь…

— Это последнее дело — на правду обижаться. — Петровна отложила ручку в сторонку.

— Вам ваша Аня — она кто? Дочь или кто?

— А как же, дочь будет.

— Нет, она вам сноха, так это называется? Сноха. А вот Николай был ваш сын.

— А Кольша, это уж, конешно, сын. — Голос у Петровны дрогнул.

— Во-от… а Николай был сын. Кто мог знать, конечно, что так все обернется… но ведь в живые его не вернешь?

— Я б жизнь отдала… лишь бы он, мой голубчик…

— Вы не обижайтесь, Александра Петровна, но вы сами натолкнули меня на этот разговор. — Яновская грустно помолчала. — А теперь взгляните… Вот вы хотите жить вместе с Аней и внуком. Отказываетесь от комнаты. А ведь Аня — женщина молодая…

— Это уж так, молоденькая совсем… — кивнула Петровна. — Беды только взрослые.

— Вот… А раз молодая, значит, что может получиться?

— Што?

— А то, Александра Петровна, что ведь замуж она выйдет. Или вы думаете, она вечно будет вдовой?

Петровна ошарашенно молчала.

— И теперь представьте, — продолжала Яновская, — вот у нее новая семья, а вы как же? С ними жить будете? А мужу — понравится это? Никому это не понравится. И Ане вашей тоже. Вы ведь, как укор будете…

— Вот оно, значит, как… — протянула в растерянности Петровна.

— Именно так. На заседании исполкома товарищи прямо рассудили: что же это, мол, сама Александра Петровна Симукова не понимает такой простой житейской ситуации? Отказывается от комнаты, настаивает, чтобы ее прописали в квартире у снохи… а для чего? Ну, а если не будет у нее жилья — куда она пойдет потом, когда со снохой у них разладится? Ведь к нам опять пойдет? К нам. За чем? За жильем. Так для чего нам двадцать раз разрешать один и тот же вопрос? Постановили — ввиду сноса вашего старого домика выделить вам комнату. Получайте ее и живите спокойно. А со снохой, когда она вернется с Севера, стройте отношения, как уж вам обеим совесть подскажет.

— Так она уж вот-вот, на днях, может, и приедет…

— Тем более — значит, очень скоро все станет на свои места. Понятно вам теперь, Александра Петровна, что о вас товарищи побеспокоились?

— А как же, понятно… большое спасибо. Можно, значит, пойти?

— Ну да, конечно. Поставьте вот здесь подпись. И можно вас поздравить с полученным ордером.

Петровна опять было склонилась над книгой, нацелилась ручкой и вдруг тихонько, не поднимая головы, спросила:

— А без подписи, выходит, никак нельзя?

— Как без подписи?! Да вы что, Александра Петровна, в самом-то деле?! Я ведь вам столько объясняла…

— За то спасибо, конешно. Но сами посудите… — Петровна подняла глаза, жалобно сиявшие горечью и мукой. — Аня-то приедет, а я што скажу? Комнату, мол, получила. Выходит, и не хочу я жить с ними… как же так-то? А я как раз наоборот… вся душа к ним прикипела… мне без них и жизнь зазря получается. Вот как…

— Александра Петровна, как же вы не понимаете! Да ведь вы…

— Вы уж извините, а я… я, пожалуй што, пойду… вот как… — И с этими словами Петровна неожиданно поднялась со стула и направилась к выходу. — До свиданьица.

— Как?! Куда же вы?! — встала из-за стола Яновская. — Да постойте же…

— А значит, так, — серьезно проговорила Петровна, обернувшись в дверях. — Не сегодня-завтра Аня приедет, мы и ответим свое. А без Ани мне мало што понятно, а забижать ее — это мне никак не под силу… — И старуха вышла из комнаты.

ГЛАВА ВТОРАЯ

— Уйди… не могу я, не могу! — Аня не противилась, не отталкивала его, но сидела как в воду опущенная, полуотвернувшись к окну, низко опустив голову. — Господи, как ты меня мучаешь… и ведь стыдно-то как, сты-ы-ыдно…

Он все понимал и терзался не меньше ее, в то же время ничего нельзя было поделать с собой. Он с трудом оторвал свои губы от пульсирующей на ее исхудавшей шее голубоватой жилки, медленно открыл глаза, с тяжелой тоской выдохнул воздух.

— Не можешь? — потерянно прошептал он, как бы вовсе не спрашивая, а утверждая.

— Не могу, Яша… — Она повернулась к нему, из глаз ее навстречу ему засочилась глухая горечь, любовь, мука, он любил эти глаза больше всего на свете, в них светилась правда и преданность, в них укором стояла память, проклятая и светлая память.

— Я понимаю, — сказал он. — Я завидую…

Осторожный, нежный ее палец лег ему на губы:

— Не надо…