Хранители очага: Хроника уральской семьи

Встала Петровна к колу, осмотрелась, оглянулась. Ну да, так вот прямо, в пятидесяти шагах, и стоял ее домишко, маленький, на два оконца, но свой. С огородом. С садом. А теперь, конечно, ничего не видать. Незнакомо, чуждо возвышается на этом месте блочный дом, пять этажей уже построили, да и этого мало — краны дальше гудят, будет шесть этажей — большая редкость для их заводского поселка.

Подошла старуха к прорабской сторожке, присела на завалявшийся чурбачишко.

— Чего, мать, иль устала так? — спросил какой-то строитель.

— Устала малость.

— Ну, посиди, посиди. А то, может, к нам в бригаду пойдешь? У нас женского войску не хватает.

Петровна покачала головой, грустно улыбнулась:

— Ну, какой из меня вам помощник. Помирать скоро буду…

— Не торопись, мать. Все помрем, а кто жить за нас станет?

— И то верно…

Не грустно, не тяжело, не больно было старухе. Просто вот сидела она на чурбачке, а раньше на этом месте у нее дом стоял. Да и не это главное. Главное, у нее все равно Аня есть, Алешка есть. И все у них есть, что надо для жизни. Дом этот, вот здесь, в пятой далеке, старухе был бы в тягость, одиночество да тоска замучили бы, Гаврила бы вспоминался, Кольша, а силы тают, с Алешкой, Аней оно вроде и ничего, есть земля и есть где покопаться, ощутить, что живешь, что земля кормит тебя, лечит. И не поймешь даже, отчего так потянуло сегодня сюда, захотелось вдруг к домику своему сходить, посидеть тут.

А хорошее место. Хорошее, ничего не скажешь. Гаврила ничего в свете не любил больше, чем пруд этот. Всю-то свою жизнь, а особенно старость, провел на воде. Чуть что — а уж он то на крутояр, то на лавы уплыл, день и ночь пропадает на своей лодчонке. Петровна по огороду возится, по хозяйству, ждет его пождет, а старик на третьи иль на четвертые сутки только и заявится. Прокаленный костром, дымом, рыбным духом. Брови лохматые, в просветах бороды румянец пробивается, уставший, а присядет на лавку, скажет: «Да-а, старуха…» — потянет со всей силой сапожищи с ног, повторит: «Да-а, старуха…» — и хитро так на Петровну посмотрит, светлыми, в голубизну, глазами. С устатку любил выпить граненый стаканчик, старуха понимала, подносила…

А вот ей самой другое нужно было — огород. Огородишко у нее, правда, меньше Аниного, зато и обихоживать его было куда как с руки. День-полдень, утро-вечер, Петровна все в огороде, то полет, то окучивает, то малину редит, то «викторию» подрезает, то смородину огораживает, то огурцы удобряет, то капусту поливает, то морковь прочащает, то яблоньку подкрашивает, то крыжовник подвязывает, то цветы уготовывает, то дичка прививает, то липу обдирает, то помидоры тычкует, то горох закрепляет, то турнепс подкапывает, то семена сушит, то травы сеет. День-вечер, утро-полдень — одна забота и отрада: огород, огород… А почему да что — и не поймешь сразу, так уж, видно, с кровью вышло, с родительских времен: Петровнин род от веку землепашествовал, Гаврилин — кормился рыбой. Как уж у кого жизнь сложилась.

— Э-э, мать, что-то ты совсем пригорюнилась!

— А нимало, нимало. Пошто думаешь-то?

— А чего тогда голову повесила? Иль думы какие?

— Думы какие ни есть, а забот хватает. Вот как.

— Небось по бывшему своему домику пришла всплакнуть? Дети, что ли, заели?

— Детки у меня кровные, не забижают. Кольшу-то не знал моего?

— Какого Кольшу? Как фамилия-то?

— А Симуков фамилия. Не слыхал?

— Нет, мать, не слыхал.

— А вы тут што же, вокруг домов-то… ничего не пощадите?

— А чего бы ты хотела?

— Ну, огородик хоть. Садик.

— Деревьев-то поднатыкаем, не без того. А уж огород — извини, мать. Не те времена.

— Ну да, да…

…За прудом, на той стороне, дымила заводская труба, и долго еще разговаривала старуха про себя о том, о сем, будто обращаясь к трубе этой.

Куда вдруг исчезла Петровна, Аня никак не могла взять в толк. Может, к Лиде пошла советоваться? Уж как она надеялась, что Лидин совет об опекунстве поможет — и тут ничего не вышло. Сникла мать, прямо на глазах сдала.

— Алешка, ты знаешь, где тетя Лида живет?

— Тетя Лида? А-а… знаю.

— Сбегай-ка. Не там ли бабушка.

— Сей-е-ейчас! Я мигом! Оп-ля! — И вприпрыжку, будто верхом на коне, поскакал по улице.

Аня постояла, посмотрела ему вслед, улыбнулась. Ни до чего ему, конечно, дела еще нет. Только б носиться да баловаться. Зря ей, наверно, Мария Ивановна сказала: «Сторонится он как-то друзей, общества… Присмотритесь к нему, побольше внимания летом. Может, игру какую придумает, на ваш взгляд глупую, неинтересную, а вы все равно поиграйте с ним. Ответьте на его выдумку. Вы и представить не можете, у него будто пружина какая-то отпустила, когда вы вернулись. Я это очень тонко почувствовала. Он и с ребятами теперь по-другому, то чувствовал себя виноватым, приниженным, а сейчас чуть что: «А вот у меня мама…», «А моя мама…» Вы уж его не оставляйте без внимания…»

Да как же его оставишь без внимания, когда только и думы у них о нем да о нем? Ведь все, что ни делают, все в конечном счете для него — и дом этот, и прописка, и жить вот вместе хотят, да только не получается что-то ничего.