Хранители очага: Хроника уральской семьи

А может, правда, плюнуть на все и жить, как жили раньше? Жили же вместе без всякой прописки? И ничего. Все нормально было. А то тут такой сыр-бор разгорелся, что… Уж и в корысти обвиняют, и в черных замыслах, и что мать обмануть хочу на старости лет, и что о сыне совсем не думаю…

Ладно, посмотрим еще, посоветуемся с матерью, как дальше быть. В конце концов, за ней главное слово. А я… пойду-ка пока хоть в огород, картошку поокучиваю…

На работу Аня собиралась устраиваться только осенью, ближе к холодам. А летом можно отдохнуть немного от Севера, расслабиться, заработала отпуск себе, чего там, за столько-то лет северных.

Взяла Аня тяпку под сараем, скинула теплую кофту и начала окучивать картошку с того угла, где особенно разросся у них малинник. Ряд за рядом, сторонка за сторонкой, продвигалась Аня в работе, солнце было хоть и вечернее, уж за Малаховую спускалось, но припекало изрядно, так что работа была в удовольствие. Как раз когда Аня проходила мимо столба, а у них в огороде, прямо в центре большой гряды, дыбился огромный высоковольтный столб, так уж линия проходила, по огородам посельчан, вот как раз когда окучивала ряд около столба, что-то вдруг закружилась, закружилась голова, потемнело в глазах, Аня оставила тяпку, закрыла ладонью глаза, привалилась к столбу, чуть присела невольно. Секунда-вторая прошла, ждет — вот полегчает, бывает ведь — вдруг ни с того ни с сего потемнеет в глазах, закружится голова, а потом и пройдет все. С каждым бывает. Постояла-постояла Аня, а вместо облегчения даже пот холодный на лбу выступил, ноги вконец ослабли. Не понимая ничего, Аня так и оставила тяпку, пошла медленно в дом, прилечь хотелось. Прилечь бы сейчас. Взошла на крыльцо, так мало того, что пот прошиб, тошнота к горлу подступила, противно донельзя. В комнаты уж не пошла, а свернула на веранду, тут всегда у них летом диванчик стоит, дождь или солнце, а бывает приятно полежать, поглядывая за сплошь застекленную веранду на улицу, где и улица-то не улица, а одна зелень; в солнце на веранде прохладно, в дождь — отрадно, шумит совсем рядом слабая или мощная капель, а у тебя на душе сладостная истома, слушаешь, как хлещет за окном, как гром гремит и молния — ветвисто, разбросанно, по всему темнеющему небу — рассекается, будто лопается спелый арбуз. Веранда — это отрада, тут и говорить нечего. Прилегла Аня на диван, голову повыше на подушках устроила, задышала размеренно; все бы ничего, а воздуху все же не хватало; поднялась, открыла настежь двери в сенках и на веранде, снова прилегла. Кажется, полегче. Тошнота хоть и отступила, только слабость да пот холодный. Ну да ничего… Тут как раз в ворота Алешка влетел, в одно мгновение — на крыльце, в другое — на веранде, глазенки горят, вспотел, кричит:

— Ма-ам, а бабушки и нет у тети Лиды! Ма-ам!

— Тихо, тихо. Поняла. Нету.

— Я говорю, мама послала, а тетя Лида говорит, нету.

— Спасибо, Алеша. Я поняла. Иди, играй.

— А где ж тогда наша бабушка? — лукаво, с хитрецой прищурился Алешка, сам себе загадав загадку.

— Придет бабушка. Иди, играй. Иди, Алеша.

— А чего ты легла? А, мам?

— Окучивала. Устала. Ну, беги. Я полежу.

Алешка секунду еще колебался, а потом с гиком-воплем сорвался с места и выпорхнул на улицу.

Вспомнила Аня, что еще на днях ее подташнивало за едой, да не обратила внимания. Раза два-три, пожалуй, было уже с ней такое. И как это она не придала значения? Позавчера вот еще селедки вдруг захотелось. Сказала: мам, селедочки бы сейчас с лучком, с уксусом, а? Петровна тут и сварганила: лучок пластиками, селедка в подсолнечном маслице. Ели с аппетитом.

Боже, да неужели же она?!

Не может быть…

Аня в страхе приподнялась с подушек, разгоряченным взглядом вглядывалась в невидимую точку в углу. Да неужели это возможно?! Неужели забеременела?! Аня откинулась на подушки, чувствуя, как обильный, густой пот окатил лоб.

Яша!

Вот кого она забыла! Забыла, а оно вон как все аукнулось…

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Читала Аня письмо от Петровны и воем выла… о-ох, что наделала-то, дура-дура, что наделала-а… Так больно в сердце ударяло каждое слово, будто в самую укромную утаинку попадало. Только начнет читать — слово за слово, слезы так и брызжут, никаких сил нет дальше читать, буквы туманом застилаются. Читала и плакала и про себя уже все решила. Собралась потихоньку и пошла обратно к Яше; час иль полтора назад ушла от него, счастливая была, забыла все горести свои и страдания, а вот снова возвращается — будто еще тяжелей камень на душе повис. Дверь толкнула — она открыта, не закрыл за ней, так и заснул. Вошла, он спит, спокойный, большой, борода черная, густая, в усах, похоже, улыбка застыла, в окно солнце подзаглядывает. Села Аня без сил в углу, на табуретку, сидит, руки опущены, смотрит на него. Что же она наделала-то, о-ох, дура-дура, что наделала-а…

Он, видно почувствовав ее присутствие, распахнул глаза — заулыбался:

— Анютка? Ты? Вернулась, ага? — И, моргая со сна, сел на постель. Чужой он ей сейчас показался: ничего не понимает, ничего. А все равно к нему пришла, по-другому сделать не смогла.