Хранители откровений. Странствия во имя коренных американцев и Земли

Пока я рос, прерия оставалась антитезой соперничества. Каждый раз, отправляясь в путешествие сквозь густые высокие травы, я мог оставаться самим собой. Эта земля обладала кротостью и в то же время воспитывала идущих по ней. Я никогда не ходил в прерию с целью заполучить что-то, и при этом никогда не уходил оттуда с пустыми руками.

Глава 21 Лучшее лекарство

Шайен, Тори и я — как и было запланировано — отправились в Чикаго, где посетили зрелище, организованное труппой, известной как «Группа Синего Человека». Три раскрашенных синим цветом мима устроили в центре города невероятное, жутко странное, но интересное шоу, используя стробоскопы, барабаны и примерно 50 рулонов туалетной бумаги. Они были современными хейока, западной интерпретацией священных индейских клоунов — важным элементом любой культуры, частью духовной практики. Ведь смех, как известно, — лучшее лекарство.

Сидя в поезде на пути к дому, я ощущал, как взволнованное состояние, не покидавшее меня весь этот прожитый день, постепенно таяло, и на смену ему пришло досадное осознание того, что я так и не окунулся с головой в ландшафты своего детства. Пожалуй, я должен был вернуться туда снова, но только один.

Прямо перед восходом, пока девочки спали, я уехал из мотеля. Я решил не томиться в пробках на оживленной трассе Арлингтона и вместо этого поехал задворками, мимо нескольких церквей, еще не открывшихся для воскресной службы. Две из них я хорошо помнил и знал еще с детства.

Когда мы с братом были маленькими, мама настаивала на том, чтобы мы ходили в церковь. Она даже вызвалась в качестве волонтера проводить воскресные занятия, желая таким образом заразить нас еще большим энтузиазмом. Однако воскресными утрами мы были не более сговорчивы, чем во время уборки в комнате или когда нас заставляли менять пеленки младшему брату. Мальчишкам хочется выплескивать энергию более активно — бороться в гостиной или бегать, кататься по полю.

Поле было местом духовной концентрации, которую я переживал на базовом, подсознательном уровне. Однако я никогда не сравнивал его с чем-то религиозным. Мне просто было хорошо там.

Однажды утром в воскресенье, когда мать уже нарядила нас в тесные белые накрахмаленные рубашки, повязала галстуки и надела жилетки, Дэйв выпалил:

— Нет, мы не хотим идти в церковь!

— Это скучно! — добавил я.

Мать настаивала на своем и силой пыталась выставить нас за дверь. Мы упирались, совершая своеобразный акт гражданского неповиновения. Дети быстро учатся подобным фокусам. К нашему удивлению, отец занял нашу сторону и предложил компромисс, который выражался в двенадцати центах каждому за посещение воскресной службы. Двенадцать центов! Этих денег хватало на комикс или пачку жвачек, на кексы с кокосовой стружкой или на рожок апельсинового мороженого. Нас подкупали за Иисуса — и это работало.

Через год после заключения этого соглашения Дэйв собрал комиксов вдвое больше, чем было у меня. Но у меня был четкий расчет. Каждое воскресенье я баловал себя сладостями, а потом дочитывал за Дэйвом комиксы. Так я убивал сразу двух зайцев.

В девять лет я присоединился к своему другу Чаку, и мы вместе ходили в церковь, расположенную недалеко от его дома. Нашим первым воскресным учителем был отставной военный, сражавшийся во Второй мировой войне за Великобританию. Он поведал нам немало интересных историй о том, как вести боевые действия в пустыне и как сила молитвы неоднократно помогала ему выбраться из безнадежных ситуаций — например, однажды он два дня просидел в одиночном окопе, окруженный противником. И выжил. Эта идея борьбы жизни и смерти оказала на меня большое влияние. Внезапно воскресная школа стала мне интересна, и даже больше.

На следующий год учитель сменился. Преподавать стала женщина. Она была по-своему мила, но с ее появлением военные байки прекратились. Однажды она задерживалась. Мы ждали ее, и постепенно наше нетерпение стало переходить в безобидную возню. Я в шутку ударил Чака Библией по голове, и в этот самый момент вошла другая учительница, которой, очевидно, поручили подменить нашу. Новенькая побагровела от злости, схватила меня за руку и подтащила к себе. У нее были усики и плохо пахло изо рта.

— Не смей этого делать! Никогда! — завопила она. Я окаменел.

— После урока я тебя выпорю, — пообещала мне она.

Родители никогда не били меня. Они неплохо разбирались в психологии и верили, что насилием делу не поможешь. Вместо этого они нередко отправляли меня в отдельную комнату, чтобы я подумал о своем поведении, после чего приходилось обсуждать свой проступок тет-а-тет с одним из них. Иной раз мне даже хотелось, чтобы мне дали затрещину — и делу конец!