Читаем Хранители веры. О жизни Церкви в советское время полностью

– А какие сложности были у вашего отца?

– У него в храме был староста, от райкома, который очень папу не любил. И в частности за то, что тот очень хорошо разбирался в финансах, он же бухгалтером столько лет проработал. Конечно, налоги были огромные, старались как-то выкручиваться. Папа все это делал разумно и даже откладывал необходимое. В общем, как-то расплачивались. Но однажды, в какой год я точно не помню, но в хрущевские времена, вдруг наложили непомерно большой налог. Папа стал «воевать», разбираться. Он понял, откуда они взяли эти тысячи. Из всей Сибири приезжали в Москву для крещения крестики получать, а для покойников – венчики. Это записывали как «крещение» и «очное отпевание». А это разные цены. С налогом расплатиться помогли знакомые, а со старостой отношения плохо складывались, кончилось тем, что у папы случился инсульт. Мама в расстройстве, потому что я еще «не на ходу» – я тогда уже в институте была, но все-таки еще не работала. Машечка – вечно больная. И обратиться маме не к кому: ни ее отца, ни деда – людей, у которых она могла бы попросить помощи, совета, молитвы, – уже нет в живых.

В один из этих дней мама шла по Сокольникам, по улице рядом с мостом. Падал крупный снег, мела поземка, людей было мало. И вдруг она увидала, что из-под моста на нее идут ее дед и отец. Они оба были высокие, широкоплечие, с бородами. Бороды развеваются, они идут к ней навстречу, а под ними – метет поземка. Мама, потрясенная, остановилась. Они дошли до нее, обошли ее с двух сторон и исчезли. После этого папа поправился буквально в одночасье. Хотя у него был инсульт очень серьезный, через неделю он поднялся, а старосту из храма убрали, поставили другого человека.

Каким человеком и священником вы помни те своего отца? Какой была ваша мама?

– Папа был очень благоговейный священник. Он считался исповедником строгим, но и милостивым. Очень серьезный был, не пренебрегал никакими каноническими правилами. Но что называется, не мелочился, мог творчески к чему-то отнестись. По отношению к нам был невероятно добр, но не слащаво, а как-то очень мудро, очень спокойно. Я рассказывала, как бабушка меня воспитывала. Так вот папа воспитывал немножко по-другому: он мог что-ни будь спеть или смешное сказать. Например, ему не нравилось, когда я уж слишком старалась «красоту» навести, тем более чтобы в школе мальчикам понравиться. Ему хотелось меня оградить, так сказать, от всех сложностей жизни. Поэтому, если я вертелась перед зеркалом больше, чем он считал нужным, папа говорил, например: «О внешней красоте изрядно попекохся, внутреннюю же презрех Богообразную скинию» [78] . Или так, например: «Искуверкилась перед зеркилом». Вроде как ничего особенного не сказал, так, смешные слова, а уже коверкаться не хотелось, и не потому, что я его боялась, мы его уважали. Папа был очень добрым, в частности к детям. Вот я наблюдаю на исповеди, к некоторым батюшкам, которые тоже к детям с любовью относятся, ребенок подходит, что-то говорит, священник его накрывает епитрахилью… И мальчик спокойно уходит… А папа так спокойно не отпускал, очевидно, ему надо было заставить исповедника оживиться, немножко проявить какие-то чувства, что ли. А не просто формально: «Соврал, утащил…»

А мама… Маму не только я, но посторонние, редко ее видевшие люди помнят по сю пору как сияние мягкой, тихой, глубокой доброты. Притом говорила мама редко и мало. Но только не с дочерьми – она нам была открыта до глубины, и мы, соответственно, были перед ней как на ладони. Нам она была незаменимым другом. Мама была человеком очень одаренным и с художественной, и с музыкальной стороны – в юности она солировала и канонаршила в церковном хоре.

Вы можете рассказать о ком-то, кто служил вместе с вашим отцом в то время?

– В храме Воскресения в Сокольниках настоятелем тогда был отец Андрей Расторгуев [79] . Он в советское время стал обновленцем, даже епископом обновленческим, хотя был женат и дети у него были. Потом покаялся. Он очень хорошо к папе относился, даже когда ездил за границу (что нас немножко настораживало), то привозил нам с сестрой акварельные краски, кисти. Жил он под алтарем храма. Вообще, у него была квартира, где жили жена и дети, но в наше время, когда мы были в Сокольниках, он жил под алтарем. То есть там было такое помещение, похожее на квартиру, с приемной – залом, в котором он принимал и епископов, и хоть кого, и была комната, где он жил. И были еще коридорчик и лестница в алтарь. То есть помещение было в полуподвале, и он мог подниматься в алтарь в любое время дня и ночи. И приходившие служить всегда заставали его в алтаре. Он, может быть, молился в алтаре всю ночь. И даже когда уже болел – у него был склероз такой, что служить было невозможно, он мог не знать, пост ли сейчас, утро или вечер, мог не узнать кого-то из своих детей, – он всегда молился.

– Наталия Константиновна, как дальше сложилась ваша жизнь? Вы вышли замуж?

– Да. Мое знакомство с будущим мужем связано с событиями кончины моего отца. В последний год жизни папа очень тяжело болел, потребовалось хирургическое вмешательство. Операцию сделали только половинную, потому что испугались за сердце. Соответственно, папа служить уже не мог. И, конечно, страшно страдал, потому что для священника лишение службы – это беда. В этот последний год мама возила его на такси в храм Мученика Трифона (Знаменский) на Рижской. Там служил отец Александр Ветелев [80] – нежнейшей, тончайшей души человек и чудный батюшка. Он был преподавателем, профессором Московской духовной академии, у которого отец и заканчивал Академию и с которым дружил. Это его последний духовник. Папа ездил туда на службу и стоял в алтаре, а мама, естественно, находилась в храме. И вот тут она познакомилась с неким Георгием Валентиновичем, который папу знал, когда-то у него исповедовался. Георгий Валентинович к маме подходил, чтоб узнать о здоровье отца. И мама иногда говорила нам, возвращаясь из того храма: «Какой хороший человек, оказывается, знаком с папой, вот он иногда ко мне подходит, разговаривает, думает, как нам помочь. Такой благородный, такой хороший человек». Ну, один раз сказала, другой раз сказала… Мы особого внимания не обращали – мало ли хороших людей на свете! А потом в какой-то момент она сказала, что Георгий Валентинович обещал к нам в воскресенье зайти на обед. Георгий Валентинович же в нашем представлении был почтенный джентльмен лет от шестидесяти и выше. Между тем появился стройный, красивый человек неопределенного возраста. А было ему тогда лет тридцать семь – тридцать восемь. Он и представился Георгием Валентиновичем, а мы с Мусей, конечно, Наташа и Маша. Художники, они такие – до седых волос бывают «Наташами» и «Машами». Потом он к нам некоторое время приходил. Как-то мама ему сказала: «Хороший вы человек. Вам бы жену хорошую. Только я не про своих девчонок – это случай безнадежный». Она совершенно искренне это говорила, потому что мы с сестрой вечно носы воротили, все нам было «не то». А он ответил: «Я не могу жениться. Я женат». Но там его попросили удалиться, и он очень страдал по этому поводу. Ну, дальше все пошло очень спокойно, он какое-то время просто по-дружески приходил.

А папе становилось все хуже и хуже. Незадолго до смерти папа мне сказал: «Я чувствую себя виноватым в том, что не подтолкнул тебя к замужеству. Но я считал, что страшно одиночество, а ты не одинока – у тебя есть сестра». На что я ответила: «А я всегда мечтала о старшем брате». И последним желанием папы было именно мое замужество. Уверена, что и сложилось оно по папиной молитве: первая жена Георгия вышла замуж и раскрепостила его.

Вскоре умер папа. Я хорошо помню его кончину: мы пришли утром, предстали все перед ним. Постояли, я вижу, что он совсем плохо себя чувствует, очень плохо дышит, говорю: «Папа, ты нас прости». Он кивнул. Я говорю: «Папа, ты нас благослови». Он поднял руку. Надо было видеть, как он ее поднимал – с величайшим усилием, но поднял и всех нас вместе благословил. И уплыл. Я такой торжественной смерти никогда не видела. Я видела несколько смертей, но такой торжественной – нет – он уплыл в вечность. Иначе сказать невозможно. Это было так, что даже плакать не пришлось, потому что человек получил наконец освобождение.

В день папиной смерти в нашем доме после некоторого перерыва вновь появился Георгий, предложил свою помощь. А вскоре мы поженились.

Ваш супруг также был глубоко верующим человеком?

– Как выяснилось через некоторое время после знакомства, Юра, Георгий Валентинович Проферансов, был внучатым племянником священномученика Владимира Проферансова – того самого, который служил вместе с моим дедом, отцом Василием Смирновым.

Юра был прихожанином храма Ильи Обыденного. И венчали нас там. По знакомству, конечно: Юра был офицером, поэтому венчаться открыто было сложно. Отец у него комбриг, был разжалован и отправлен в ссылку абсолютно ни за что – еще до войны. Его отец был настоящий, совершенно советский человек, хороший, простой, ясный такой – «классический» советский офицер. Юра же не был «классическим» офицером. Его дед был полковником Генштаба царской армии. С ним ничего не сделали в советские времена, и он таким маленьким старичком доживал свой век. До семи лет, пока отец был в ссылке, Юру нянчил дед. И я думаю, Юрина выправка, благородство, удивительная какая-то тактичность, то, что современным офицерам не больно-то свойственно, – это у него от деда.

Когда Юра окончил педагогический институт и оканчивал музыкальное училище, его призвали в армию. И долго решали, куда его отправить. Он был очень талантливый музыкант и художник. Военные же, которые его призвали, знали его происхождение: отец был в ссылке, дядя – министр (родной брат отца), другой дядя – полковник Генштаба, уже современного. Что с ним делать? И они ему предложили пойти в авиационное училище. Он согласился, потому как на самом деле выбора не было. Он пошел, хотя это было «не его». Но и там он отлично себя проявил.

Послали его на Дальний Восток. Потом он поступил в Военно-воздушную академию. Работал в ЦАГИ, в том самом месте, где моя мама сторожила самолеты во время войны, и где папа тоже одно время работал. И вот там же Юра был старшим военпредом. Потом ему предложили повышение, сказав примерно так: «Нам нужен главный военпред, начальник над всеми московскими военпредами. Но для этого тебя нужно в чин полковника возвести, а мы не можем, потому что ты никак в партию не вступишь. Вступай в партию! Перестань обижаться». Думали, что он обижается на то, что отца посадили. А он за отца не обижался, он просто был верующим человеком, потому в партию вступить не мог. Вот он пришел домой и сказал: «Я стукнулся о потолок».

Юра раком болел, тяжело болел и очень мужественно. Такого мужественного во всех отношениях человека я больше не знаю. Жили мы с ним всего двенадцать лет. Это был короткий срок, но многого стоящий.

Вообще, конечно, Господь удивительно милостив. Сколько драгоценных судеб и людей видывала – и батюшек, и мирян. Какие священники встречались! Даже мимоходом. Удивительные!

– Наталия Константиновна, расскажите, пожалуйста, про вашу сестру.

– Машечка с детства была очень самостоятельная, умненькая, даже остроумная. В то же время – добрая. Когда я получила первую пятерку (сначала у меня были тройки), то Машечка ликовала больше меня. Любовь была у нее редкостная. Такая же, как у папы и мамы, – у них обоих была любовь, которую запоминали люди навсегда.

Сестра удивительным была человеком, трудно переживающим современность и ее нравы. Тем не менее школу она окончила, поступила в институт. Училась прекрасно. Но вот ей досталось в советское время… Ее очень любила директриса, и все любили. Не любить ее было невозможно. Но учительница истории считала, что поповна иметь пятерку по ее предмету никаким образом не может. И когда весь класс кричал, что у нее же все безупречно, учительница говорила: «Нет, она пропустила то-то и то-то». Машечка очень боялась истории. И когда она поступала в Строгановку, все сдала на пятерки, а последним экзаменом была история. Я ее провожала туда, Машечка шла, явно дрожа, и, когда я поглядела в щелочку, она была вся в красных пятнах. Она просто слова не могла вымолвить. Ей поставили двойку. Однако на следующий год она благополучно поступила. В итоге Маша окончила Строгановку, совершенно подорвав здоровье. А в это время как раз папа заболел. И это была милость Божия, что у меня получилось устроить ее к себе на работу.

Сестра всегда ответственно работала, любила всех, молилась за всех. Если ей казалось, что кому-то надо помочь, даже если ее не просили, – она молилась. А если попросишь ее о ком-то помолиться, а потом скажешь, что лучше человеку стало, она радовалась: «Ой, как я рада, когда так говорят! Как тяжело из колодца тащить, как хорошо, когда уже можно просто поблагодарить!»

– А как она из Машечки стала матушкой Ксенией? Когда она приняла постриг?

– Это было уже в годы перестройки. Я ничего не знала о ее намерениях. Я тогда отдыхала в Крыму, как раз после Юриной смерти. Машечка мне ничего не говорила. Я только не могла понять, почему я не могу до нее дозвониться. Я пробыла в Крыму полтора месяца. Потом как-то созвонилась все-таки с ней, она говорит: «Я тебя буду встречать». Я села в поезд. Еду. И вдруг я слышу

такую речь в своей голове: «Вот ты тут отдыхаешь, лечишься, а она приняла постриг». Ну, я отбросила эту мысль: придет же такое в голову! Через некоторое время опять: «А она все-таки приняла постриг». Это уже меня заинтересовало серьезно. Когда мы подъезжали к перрону, под вечер, я, конечно же, выглядывала в окно. И смотрю: стоит Машечка – в белом беретике, в светло-зелененьком, в белую клеточку пальтишке, подпоясанная, головка опущена, глазки опущены. Я посмотрела и поняла: «Приняла». Приехала домой, она меня кормит какими-то вкусностями. Я обратила внимание, что мяса она не ест.

Разговор не пошел. Утром она ко мне пришла, я еще толком с кровати не встала, в слезах мне говорит: «Наташенька, ты меня прости. Я приняла постриг. Вот возникла такая возможность. Я давно отцу Владимиру Тимакову говорила о своем желании, а тут возможность появилась. И он это все устроил». Но я уже больше никаких вопросов не задавала. Одежды соответствующие ей сшили. Ну и пошла у нас жизнь. Нормальная жизнь. Она уже тогда не работала, была на инвалидности. Хотя все равно – всегда в каких-то трудах, что-то делала, что-то писала. А какие яйца к Пасхе расписывала!

Все время она в болезни. Клинических смертей у нее было несколько. Когда отцу Владимиру Тимакову дали храм в 1990 году, она как раз в постриге была около года. Мы стали ему помогать, как могли. В первый день, сразу же, как нужно было петь… под Благовещение, он собрал всех, кто хоть как-то может это делать, и мы пели. А потом Машечку, матушку Ксению, он сделал алтарницей. Она, конечно, уставала очень, но не жаловалась. Тянула и тянула. А потом попала в больницу в состоянии клинической смерти. Но ее вымолили. Отец Владимир, да и весь приход о ней молились. А я не молилась о том, чтобы она осталась жива, – я не шла на такую дерзость, я говорила: «Да будет воля Твоя». Но я просила, чтобы жестокость реанимации ей не повредила.

А как вы познакомились с отцом Владимиром Тимаковым?

– С отцом Владимиром мы познакомились очень давно. Моя кузина Марина училась в медицинском институте в одной группе с матушкой отца Владимира Фаиной Николаевной. Сначала они просто друг другу понравились, потом Фаина пошла к Марине в гости. Когда они проходили мимо Сокольнического храма, Фаина решила проверить, какое отношение к вере имеет Марина. Они вошли в храм, и Фаина поняла по тому, как с Мариной бабушки здоровались, что все в порядке. И, соответственно, они подружились. Отец Владимир познакомился прежде всего с семьей моей кузины. А потом через них уже и с нами. Мы к тому времени переехали в Новогиреево, и отец Владимир там рядом жил. Поэтому, когда наша мама болела, мы его звали к ней.

С сестрой Машечкой (в постриге – монахиней Ксенией) в Кратове

Перейти на страницу:

Все книги серии Люди Церкви

Похожие книги

А. С. Хомяков – мыслитель, поэт, публицист. Т. 2
А. С. Хомяков – мыслитель, поэт, публицист. Т. 2

Предлагаемое издание включает в себя материалы международной конференции, посвященной двухсотлетию одного из основателей славянофильства, выдающемуся русскому мыслителю, поэту, публицисту А. С. Хомякову и состоявшейся 14–17 апреля 2004 г. в Москве, в Литературном институте им. А. М. Горького. В двухтомнике публикуются доклады и статьи по вопросам богословия, философии, истории, социологии, славяноведения, эстетики, общественной мысли, литературы, поэзии исследователей из ведущих академических институтов и вузов России, а также из Украины, Латвии, Литвы, Сербии, Хорватии, Франции, Италии, Германии, Финляндии. Своеобразие личности и мировоззрения Хомякова, проблематика его деятельности и творчества рассматриваются в актуальном современном контексте.

Борис Николаевич Тарасов

Религия, религиозная литература
Имам Шамиль
Имам Шамиль

Книга Шапи Казиева повествует о жизни имама Шамиля (1797—1871), легендарного полководца Кавказской войны, выдающегося ученого и государственного деятеля. Автор ярко освещает эпизоды богатой событиями истории Кавказа, вводит читателя в атмосферу противоборства великих держав и сильных личностей, увлекает в мир народов, подобных многоцветию ковра и многослойной стали горского кинжала. Лейтмотив книги — торжество мира над войной, утверждение справедливости и человеческого достоинства, которым учит история, помогая избегать трагических ошибок.Среди использованных исторических материалов автор впервые вводит в научный оборот множество новых архивных документов, мемуаров, писем и других свидетельств современников описываемых событий.Новое издание книги значительно доработано автором.

Шапи Магомедович Казиев

Религия, религиозная литература