Вообще Лизавета пока не обнаружила слишком много изменений в её видении мира. Какая-то неведомая способность к магии, о которой говорил Сокол, и которую углядела Тилечка, была не слишком-то заметна для самой носительницы. Максимум, который она видела — что магические осветительные шары берутся не из воздуха, а в начале связаны тонкими нитями с кончиками пальцев того, кто их создал, а если нужно, скажем, развести огонь или посушить одежду — там тоже по воздуху стлались тонкие нити, а потом из них выходило что-то.
В сражении же, а в сражения они попадали регулярно, воздух, казалось, дрожал от этих самых разноцветных нитей. Цветных — и чёрных. На вопрос об этих самых чёрных Сокол ответил однозначно — тёмные твари, у них и аура чёрная, и магические действия оставляют такой же след.
Время от времени эти выглядевшие как люди твари пытались атаковать непосредственно Лизавету, но в момент атаки она сама собой покрывалась словно золотым коконом, теперь хоть разглядеть это было можно. И на вопрос, что означает её золотой цвет, ответ был прост — магия жизни. Правда, теоретическая справка об этом виде магии была скупа — более полезно для носителя, чем для окружающих. Здоровье, бодрость, благополучие. Но носитель делится со всем, что делает, на практике это может вылиться и в захватывающую историю, и в удачные пироги, и в особо вкусную похлёбку. И растения у такого мага, говорят, растут — ну да, дома фиалки из крошечных кустиков того и гляди пытались вымахать в небольших слонов. А ещё — помощь целителям во время лечебных процедур, уход за больными и новорожденными. И маги жизни долго живут, и партнёры их — тоже.
Самое любопытное — в чистом виде не встречается. Встречается довеском к каким-то другим способностям. Но никаких других способностей Лизавете не предлагали, более того — такого, чтобы дар проснулся в её возрасте, не случалось. Впрочем, как бы он у неё проснулся раньше? Поэтому как ни крути, а всё равно — непонятная чужеземка.
Но, связавшись с Соколом, непонятная чужеземка нахватала-таки бонусов от его славы. Мальчишки смотрели с восхищением, все шестеро, и стали ещё вежливее. Вечерами никто не ныл умильно — будет ли сказка, а подходили и церемонно спрашивали. Если её не было видно — спрашивали у него. Мол, благополучна ли сегодня госпожа Элизабетта и согласится ли рассказывать. А то, наверное, господину Фалько она уже всё рассказала, ему и нет дела — закончит она рассказ для всех или нет.
Господин Фалько, по обыкновению, смеялся и отвечал, что на длинные истории у них пока нет времени. Вот совсем.
А ещё она взялась петь. В юности доведись до Лизаветы такое помутнение рассудка, она бы сто листов стихами исчеркала, а сейчас стихи не приходили, зато она рискнула взяться за инструмент. В один из вечеров, когда ночевали под крышей, в гостинице, и общая зала была вся в их распоряжении хоть до утра. Мальчишки принесли гитару и куда-то унеслись, и Лизавета тихонько подкралась, взяла инструмент и пробежалась по струнам пальцами. Зажимать их было непростой задачей — сколько лет без практики-то, но мозоли на пальцах — дело наживное. И может быть, попробовать их заново нажить?
Она тоже знала баллады и песни с сюжетом, их тащили в компанию разные подруги. В юности ещё и сама придумывала мелодии, как-то это было тогда легко. В принципе, некоторые аккорды ставились сходным образом, простую последовательность из трех штук — тоника, субдоминанта, доминанта — в не пойми какой тональности она поймала, а дальше уже было просто. За этим её застал Антонио, и обрадовался — о, госпожа Элизабетта, следующую историю вы нам споёте? Она отшутилась, но после, когда собрались все, рискнула-таки вспомнить пару песен, подходящих к случаю. О том, как убегает дорога вперёд и вперёд, и о том, как колесо вертится, нить тянется, а кольцо у нежданного гостя останется. И потом ещё про дерево на вольном ветру. Пальцы болели, ну да кому сейчас легко? Её шумно одобрили — все мальчишки и Тилечка, и ещё брат Василио. А Фалько улыбался и говорил, что в ней, оказывается, много непознанных ещё глубин, и очень любопытно — что там ещё можно найти?
Сокол все эти дни выглядел так, как в понимании Лизаветы должен выглядеть счастливый человек. К его уже знакомой бесшабашной радости добавилось что-то ещё, что она не могла назвать, но хорошо чувствовала. С ним рядом ей было хорошо и спокойно. Не важно, что там ещё есть, в мире. Пока он рядом — никакая беда её не коснётся.
Она не стеснялась спрыгивать с седла к нему в руки, он ловил. Вечером у костра или в гостинице он неизменно сидел рядом и обнимал её, и не важно, рассказывала она что-то или слушала других. А потом они уходили, и она знать не знала, что говорила молодёжь после их ухода, обсуждали их как-то, или никому не было до них никакого дела. Ей-то точно не было.