Хранительница тайн

Джимми захотелось отыскать тот самый туннель и провалиться к центру Земли. Он пробормотал «извините». Вивьен кивнула, закончила складывать парус и вышла, укоризненно прикрыв за собой дверь.

Джимми чувствовал себя бессердечной скотиной. Не то чтобы он забыл, кто такая Вивьен и как она обошлась с Долли, – просто он очень не любил причинять людям боль. Воспоминание о том, как Вивьен напряглась всем телом, было мучительно, и Джимми вызывал его в памяти снова и снова, наказывая себя за бестактность. В ту ночь, когда он снимал пострадавших от авианалетов, наводя объектив на людей, лишившихся крова и близких, половина его сознания была занята мыслями о том, как загладить свою вину.

На следующее утро Джимми пришел в больницу рано и занял пост на противоположной стороне улицы. Он бы сел ждать на ступенях, если бы не страх, что Вивьен, увидев его, повернет прочь.

Когда она показалась, он бросил окурок и пошел навстречу, протягивая фотографию.

– Что это? – спросила Вивьен.

– Ничего особенного, – ответил он, глядя, как она вертит снимок в руках. – Я снял это для вас. Вчера. Увидел и вспомнил вашу историю об огоньках в ручье и людях… о близких по другую сторону завесы.

Она взглянула на снимок.

Джимми сделал его на рассвете: стекло от разбитых окон искрилось в первых лучах солнца, и сквозь завесу дыма смутно различалась семья, выходящая из бомбоубежища, которое спасло этим людям жизнь. Джимми после съемок не пошел домой спать, а бросился в редакцию и отпечатал снимок для Вивьен.

Она молчала и, кажется, готова была заплакать.

– Мне очень стыдно, – сказал Джимми. Вивьен подняла на него глаза, и он продолжил: – За то, что я вас вчера расстроил. Простите меня.

– Вам неоткуда было знать. – Она аккуратно убрала фотографию в сумочку.

– И все равно…

– Вам неоткуда было знать. – Вивьен почти улыбнулась. По крайней мере, у Джимми осталось такое впечатление; точно сказать он бы не мог, потому что она торопливо вошла в здание больницы.

В тот день репетиция пролетела стремительно. Дети вбежали в комнату, наполнив ее светом и шумом, а когда прозвенел колокольчик к ленчу, исчезли так же быстро, как появились. Джимми тоже бы ушел – ему было неловко оставаться наедине с Вивьен, – но он не хотел считать себя трусом и потому принялся вместе с ней разбирать корабль.

Относя к стене стулья, он почувствовал на себе ее взгляд, но оборачиваться не стал, не зная, с каким выражением она на него смотрит, и не желая расстраиваться еще больше. Однако голос Вивьен, когда она заговорила, звучал совсем иначе, чем обычно.

– Почему вы оказались тогда в столовой, Джимми Меткаф?

Тут Джимми все-таки покосился в ее сторону. Вивьен сосредоточенно расписывала задник для спектакля: песчаный берег с пальмами. Была какая-то странная формальность в том, что она обратилась к нему по имени и фамилии; почему-то от этого у Джимми по спине пробежала легкая приятная дрожь. Он знал, что Долли упоминать нельзя, но и лгать не мог, так что сказал просто:

– У меня там была назначена встреча.

Вивьен повернулась к нему. Чуть заметная улыбка тронула ее губы.

Джимми никогда не умел вовремя замолчать.

– Мы должны были встретиться в другом месте, только я пошел в столовую.

– Почему?

– Что почему?

– Почему вы изменили планы?

– Не знаю. Мне подумалось, что так правильнее.

Вивьен по-прежнему смотрела на него, не показывая, о чем думает, затем вернулась к работе.

– Я рада, – сказала она, и ее обычно звонкий голос прозвучал чуть хрипловато. – Я рада, что вы туда пришли.

С этого дня все изменилось. И дело было не в словах Вивьен, а в том чувстве, которое Джимми испытал, когда она на него посмотрела. Это было ощущение близости, и оно возвращалось всякий раз, как он вспоминал тот разговор. По сути – незначительные мелочи, однако вместе они составляли что-то чрезвычайно важное. Джимми понял это сразу и еще яснее осознал вечером, когда Долл, по обыкновению, потребовала у него отчета и он не упомянул этот эпизод. Долли бы обрадовалась – решила бы, что все идет по плану, – но Джимми промолчал. Разговор с Вивьен был его и только его; что-то и впрямь сдвинулось, хоть и не туда, куда желала бы Долл. Ему не хотелось делиться этим разговором, не хотелось все портить.

На следующее утро Джимми вошел в больницу пружинящей походкой и вручил Мире (у нее был день рождения) большой спелый апельсин, но тут же услышал, что Вивьен не придет.

– Она захворала. Позвонила утром и сказала, что не может встать с постели. Спросила, не проведете ли вы репетицию.

– Конечно, проведу. – Джимми на миг задумался, не связано ли отсутствие Вивьен с их недавним разговором; может быть, она жалеет, что была чересчур откровенна? Он уставился в пол, затем глянул на Миру из-под челки: – Говорите, захворала?

– И голос у нее был совсем больной, у бедняжки. Да не расстраивайтесь вы так! Выздоровеет! Она всегда выздоравливает. – Мира взяла в руки апельсин. – Я оставлю ей половину, хорошо? Отдам на следующей репетиции.

Только на следующую репетицию Вивьен тоже не пришла.