Хранительница врат

Я киваю, не доверяя голосу. Даже уставший, как я, Димитрий безумно красив.

Он спрыгивает наземь, держась за луку седла.

— Ты первая.

Только сейчас до меня доходит, что я не скакала вместе с кем-нибудь с самого детства, когда меня катал отец.

— Но… но как я… То есть, как мы тут вдвоем поместимся? — Я стараюсь подавить нарастающее смущение, но чувствую, как щеки заливает горячий румянец.

Димитрий лукаво улыбается.

— Проще простого. Ты садись впереди, а я поеду сзади. — Он наклоняется ко мне, так близко, что я ощущаю запах мятной зубной пасты. Во рту у меня пересыхает. — Надеюсь, ты не возражаешь?

Я вздергиваю подбородок.

— Нисколько. — Вставив ногу в стремя, я, в свою очередь, лукаво смотрю на Димитрия. — Напротив, звучит очень даже заманчиво.

Садясь в седло, я ловлю восхищенную улыбку Димитрия, и вот он уже сидит у меня за спиной, обхватив ногами мои бедра, а руками держа поводья по обе стороны от меня. По мне пробегает дрожь — от головы до кончиков ног.

Мы встаем за всеми остальными. Соня очень долго пристально смотрит на меня. Я жду, что она снова примется звать меня, просить, умолять, но она молчит. Она вообще какая-то притихшая и вялая — должно быть, поэтому сегодня меня и не пытаются ограждать от нее, как ограждали вчера. Наверное, следовало бы испытывать облегчение оттого, что она молчит, но я никак не могу забыть ледяные голубые глаза и безразлично-насмешливый взгляд подруги.

Выстроившись рядком и проверив напоследок, не забыто ли что, мы направляемся дальше. Сегодня мы едем медленнее, потому что приходится вести в поводу наших с Соней коней. Тем больше мне остается времени размышлять, разумно ли я поступила, решив ехать на одном коне с Димитрием.

Это приятно. Вот в том-то вся и проблема. Сиди я сама по себе, мне бы волей-неволей приходилось держаться настороже, следить за дорогой, за спутниками. А так я провожу весь день в полудреме, то выплывая из забытья, то снова погружаясь в него, а туман в лесу тем временем становится все гуще, покуда не обволакивает нас непроницаемым саваном, почти не пропуская света.

Солнце исчезло, и теперь невозможно сказать, который час — день или вечер. Я не хочу беспокоить Димитрия вопросами. Да и в конце концов, какая разница? Нам все равно продолжать путь, пока не доберемся до моря, по которому нас отвезут в Алтус. И пока мы не доберемся туда, мне спать нельзя.

Впервые за много часов я совсем не ощущаю сонливости. А все из-за Генри. Он стоит вдалеке, в лесу, среди деревьев. Я запросто могла бы никого не заметить — когда бы речь шла о ком-то другом, не о моем брате. Его я разгляжу и за миллионом листьев, миллионом ветвей, миллионом деревьев. Разгляжу и найду дорогу к нему.

Я бросаю взгляд на маленькую речушку, где остальные поят лошадей. Подсознательно я жду, что если снова посмотрю на Генри, его там уже не будет. Но нет, он стоит там же, где стоял секунду назад, приложив палец к губам в знак того, что надо хранить молчание. А потом манит меня рукой, зовет к себе.

Я опять гляжу на остальных членов нашего маленького отряда, все еще занятых лошадьми и прочими предотъездными личными делами. Если отойти на минутку, никто меня не хватится, а упустить такую возможность я никак не могу. Возможность поговорить с братом — впервые после его смерти.

Я шагаю к деревьям по краю прогалинки и без колебаний вступаю в густую тень леса. Заметив мое приближение, Генри разворачивается и идет вглубь чащи. Я ничуть не удивлена, что он может ходить. Смерть освободила его от бесполезных ног и от неизменного инвалидного кресла.

Голос брата плывет ко мне из тумана.

— Лия! Иди сюда, Лия! Я должен с тобой поговорить.

Я тихонько окликаю его, не желая, чтобы остальные заметили мою отлучку.

— Я только на минуточку, Генри! Меня ждут.

Он скрывается за деревьями, но голос его еще слышен.

— Конечно, Лия. Поговорим минутку, не дольше. Ты вернешься вовремя.

Я иду все дальше в лес, добираюсь до дерева, у которого последний раз видела брата. Сперва я думаю, что это лишь обман зрения, порожденный усталостью, потому что Генри там нет. Но потом я вижу его: он сидит справа от меня, на стволе упавшего дерева.

— Генри! — только и могу выговорить я, боясь, что он исчезнет, если я слишком громко растревожу лесную тишину.

Он улыбается.

— Лия. Садись, посиди со мной.

Голос у него точно такой же, как всегда, — и мне ничуть не страшно видеть его здесь, в моем собственном мире. Дары Иномирий и пророчества неизмеримы и не всегда предсказуемы. После всего что я видела, меня трудно удивить.

Подойдя к нему, я сажусь на бревно рядом, заглядываю ему в глаза — они такие же темные и бесконечные, какими я помню их. Глаза моего отца, теплые, выразительные. На миг меня захлестывает столь острое горе, что даже вдохнуть невозможно.

И все же я беру себя в руки — кто знает, сколько еще нам удастся поговорить наедине.

— До чего же хорошо снова видеть тебя, Генри! — Я глажу шелковистую щеку брата. — Поверить не могу, что ты и вправду здесь.

Он смеется, и смех его плывет по лесу, точно завиток тумана.