Храпешко

— Если человек сумеет не думать ни о чем, пока выдувает стекло, то никакая мысль не прорвется в стекломассу, только чистая энергия, и тогда, независимо от того, каким будет стекло, оно сможет даже лечить!

— Просто невероятно! — сказал Отто, обращаясь к Храпешко. — Такого я от тебя не ожидал. Ты настоящий натурфилософ. Да здравствует Храпешко! Да здравствует его грудь! И конечно, да здравствует его учитель!

— Но… — опечалился Храпешко.

— Какое еще «но»?

— Уж не вмешиваемся ли мы в дела, являющиеся в первую очередь прерогативой нашего создателя Господа Бога?

— Так именно это и есть задача искусства!

— Ах, вот оно что…

Храпешко в очередной раз задался вопросом, откуда в нем берутся все эти слова, которые он прежде на своем родном македонском языке никогда не произносил? Во всяком случае, эта его последняя мысль о соревновании с Господом заставила его загрустить и предположить, что это дело ни к чему хорошему не приведет.

— Послушай, Храпе, или как тебя там, — сказал однажды Миллефьори, когда Отто ушел, а Фриц все время подтверждал свое согласие, кивая головой, — при всем моем уважении к тебе, хочу сообщить, что мы — я и вот этот дворянин Фриц, который и без того не желает общаться с тобой, имеем намерение избить тебя, но не до смерти, а только до нанесения легких телесных повреждений с незначительными последствиями.

Храпешко схватился за свои садовые ножницы, висевшие у него на поясе, не спрашивая о причине, моментально приготовившись обороняться. Видя это, Миллефьори заговорил опять.

— Конечно, я шучу, мы просто хотели проверить, чтобы удовлетворить мое любопытство и любопытство моего коллеги, правда ли то, что говорят о тебе на всем пространстве от Шалу до Шварцвальда.

— А что говорят?

— Что ты просто обычный разбойник!

29

Дочь мастера Отто.

Мандалина.

Она была ни толстая, ни худая, ни высокая, ни маленькая, ни широкая, ни узкая, ни молчунья, ни балаболка.

Одним словом, хороша.

Она часто вертелась во дворе у Отто, носила воду работникам, иногда работала в саду. Интересное дело, но она всегда смотрела только перед собой и никогда ни налево, ни направо. Храпешко не то чтобы на нее засматривался, но как-то все же поглядывал. Он ничему в ней не удивлялся. Он думал, что тут все женщины такие, и нечего над этим долго размышлять.

Во всяком случае, когда в минуты отдыха Храпешко и пытался оценить ее качества по шкале от одного до пяти, то таблица выглядела следующим образом:

Неразговорчивость 4

Разговорчивость 3

Рост 3

Толщина 4

Тонкость стана 4

Глупость 4

Вот такие оценки. Вскоре, к своему удивлению, он осознал, что среди них нет ни одной пятерки.

Это и привело его к мысли, что с учетом оценок и, принимая во внимание тот факт, что и другие об этом думают, в какой-то момент в ближайшем или отдаленном будущем он сможет с ней заговорить.

Его подстегивало и то, что средний балл, полученный ею за положительные черты, был выше, чем средний балл за черты отрицательные. Конечно, вычисление средних значений в общем-то превышало возможности Храпешко, но он обратился за помощью к местному математику.

Но как Храпешко пришло в голову оценивать эту юную даму? И, в конце концов, подумал ли он, а не оценивают ли его, и если да, то какие оценки превалируют, положительные или отрицательные?

Вообще-то в доме Отто были и другие женщины и, возможно, покрасивее, чем его дочь Мандалина, но в этом Храпешко пока еще не разобрался. Хотя оценка девушек была своего рода игрой, в которую он часто играл, когда ему совершенно нечем было заняться, а когда он ходил в церковь, то до сих пор засматривался на прекрасные витражи, про которые он, кстати, узнал, что они так называются.

Миндалина смотрела только перед собой.

Кроме того, ни один из мастеров не смел с ней заговорить как минимум в опасности потерять работу.

А она смеялась.

Ни Фриц, ни Миллефьори не были равнодушны к ней, но только с точки зрения некоторых расчетов, относящихся к будущему.

Осторожно! Гуза из Рагузы наблюдает!

Она была блондинкой со светлыми глазами (!), и таким людям, как работники в засаленной грязной одежде, стоявшие у печи для варки стекла, она казалась похожей на привидение. Когда она приходила, то просто светилась.

Поэтому Храпешко про себя называл ее святой, потому что светится. Святая Мандалина. Да — так ему хотелось ее назвать, хотя он еще не сказал ей ни слова.

Однажды, когда она проходила через двор с двумя большими ведрами, полными соды или кварца (или чего-то такого), она запнулась о камень и чуть не упала. Мандалина.

И как это обычно бывает, там, рядом с этим местом, находился именно наш герой Храпешко, который ее подхватил. Но подхватил не за руку и даже не за талию, нет, он подхватил ее за немного ниже того места, за которое обычно подхватывают падающих девушек, то есть, вместо того чтобы за задницу или за тонкую талию, он ухватил ее прямо между ног.