Хребты Безумия

     Юный  Денфорт  обратил  наше внимание  на любопытную  закономерность  в очертаниях горных вершин -- казалось,  к ним прилепились какие-то кубики; об этом упоминал и Лейк в  своих донесениях, удачно сравнивая' их с призрачными руинами первобытных  храмов в горах Азии, которые  так таинственно и странно смотрятся  на  полотнах  Рериха.  Действительно,  в  нездешнем  виде   этого континента  с  его  загадочными  горами было  нечто  рериховское.  Впервые я почувствовал это  в октябре, завидев  издали Землю Виктории,  теперь прежнее чувство ожило с новой силой. В сознании всплывали древние мифические образы, беспокоящие  и будоражащие. Как напоминало это мертвое пространство зловещее плато Ленг,  упоминаемое в старинных  рукописях! Ученые  посчитали,  что оно находилось  в  Центральной Азии,  но родовая  память  человечества  или  его предшественников  уходит в глубины  веков,  и  многие  легенды,  несомненно, зарождались в землях, горах и мрачных храмах, существовавших  в те  времена, когда не было  еще самой Азии да и самого человека, каким мы его себе сейчас представляем. Некоторые особенно дерзкие мистики  намекали,  что дошедшие до нас отрывки Пнакотических рукописей  созданы до плейстоцена, и предполагали, что последователи Цатогуа  не являлись людьми так же, как и сам  Цатогуа. Но где бы и в какое время ни существовал Ленг, это  было не то место, куда бы я хотел  попасть,  не  радовала  меня и мысль  о близости к земле,  породившей странных, принадлежавших непонятно  к какому  миру чудовищ -- тех, о которых упоминал  Лейк. Как сожалел  я  в  эти  минуты,  что  некогда  взял  в  руки отвратительный   "Некрономикон"  и  подолгу  беседовал   в  университете   с фольклористом Уилмартом, большим эрудитом, но крайне неприятным человеком.

     Это  настроение  не  могло не  усилить  мое  и без  того  неприязненное отношение к  причудливым миражам, рожденным на наших глазах изменчивой игрой света, в  то время как мы  приближались к хребтам и  уже различали холмистую местность предгорий. За прошедшие  недели  я  видел не одну дюжину  полярных миражей,   и   некоторые  не   уступали   нынешнему   в  жутком   ирреальном правдоподобии.  Но в  этом, последнем, было что-то новое, какая-то потаенная угроза,  и я  содрогался  при  виде  поднимающегося  навстречу  бесконечного лабиринта из  фантастических  стен, башен и минаретов;  сотканных из снежной пыли.

     Казалось,  перед  нами  раскинулся  гигантский  город,  построенный  по законам неведомой человечеству  архитектуры,  где пропорции темных как  ночь конструкций  говорили о  чудовищном надругательстве над основами  геометрии. Усеченные   конусы  с   зазубренными   краями  увенчивались  цилиндрическими колоннами, кое-где  вздутыми и  прикрытыми тончайшими зубчатыми  дисками;  с ними соседствовали странные плоские фигуры, как бы составленные из множества прямоугольных   плит,  или  из  круглых  пластин,  или  пятиконечных  звезд, перекрывавших друг  друга.  Там были  также  составные  конусы  и  пирамиды, некоторые  переходили в  цилиндры, кубы  или усеченные конусы и пирамиды,  а иногда даже в остроконечные шпили, сбитые  в отдельные группки -- по  пять в каждой. Все эти отдельные композиции, как бы порожденные бредом, соединялись воедино на головокружительной высоте трубчатыми мостиками. Зрелище подавляло и  ужасало  своими  гигантскими  размерами. Миражи такого  типа не  являлись чем-то совершенно новым:  нечто подобное в 1820  году наблюдал  и даже делал зарисовки полярный китобой Скорсби, но время и место усугубляли впечатление: глядя  на  неведомые  горы,  возвышавшиеся  темной  стеной  впереди,  мы  не забывали,  какие странные  открытия совершили здесь наши друзья, а  также не исключали, что с ними,  то есть с  большей  частью  нашей экспедиции,  могло приключиться  несчастье. Естественно,  что в мираже  нам чудились  потаенные угроза и беспредельное зло.