Хребты Саянские. Книга 1: Гольцы. Книга 2: Горит восток

С тех пор как Порфирию стало известно, что Лиза находится в Александровском централе, он написал ей туда несколько писем. Ответа на них не пришло. Он понял это так: нет ответа — нет человека. Но потом, уже в начале весны, Лебедев снова уведомил Порфирия: в марте Лиза выпущена на свободу. Значит жива! Где она?

Теперь об этом не знал даже и Лебедев. Вышла и потерялась…

Четыре месяца уже прошло, как она на свободе, а писем нет.

Клавдея твердила: — вернется! Сердце матери знает: не может она не вернуться. Но где же она? Будем ждать.

Теперь все дни у Порфирия стали наполненными. Работа в мастерских, короткие, но важные разговоры с товарищами во время обеденных перерывов, вечерами за городом обучение дружинников стрельбе или чтение нелегальной литературы и беседы в кружке. И все это пронизано ощущением ожидания дорогого ему человека.

Порой Порфирий спрашивал себя: так ли уж любит он Лизу? Был с ней вместе не много — и то дичась, сторонясь ее. Но это была его первая и единственная любовь! Первая сильная и безграничная вера в человека!; И хотя потом многое ломалось и рушилось, и казалось, что среди обломков ничего уцелевшего уже не найти, — живой росток всегда оставался и вновь пробивался к свету. Все грязное и мрачное постепенно изгладилось, исчезло, осталось то дорогое, что временем уже не разрушимо: высокое уважение к человеку. Если бы Лиза ушла от Порфирия к другому, он решительно выжег бы ее из своего сердца. Но Лиза избрала себе честный и благородный путь — а Порфирий теперь знал уже, что это значило для нее, — и потому давняя любовь не заглохла. Скорей она стала совсем новой любовью, ничуть не похожей на прежнюю. Любовью от уважения к человеку. Но все это было только в мыслях, в сердце. А человека-то нет, некому обо всем этом сказать.

Надо уметь ждать терпеливо.

— Клавдея, лампу зажги.

Она раздула уголек в загнетке, от него засветила семилинейную лампу, поставила ее на стол. Порфирий вынул из бокового кармана пиджака брошюру-прокламацию Сибирского союза, переданную ему на стрельбище Петром Терешиным, и углубился в чтение.

28

Ущербный диск луны едва просвечивал сквозь серую завесу облаков, затянувших небо еще с вечера. Тихая и теплая августовская ночь лежала над сопками. Бивачные огни по гребням гор и вправо и влево, казалось, уходили в бесконечность… Иногда низко над головами солдат проносились бессонные совы. Вдруг долетал резкий звук — удар кованого конского, копыта о колесо повозки, стук солдатского котелка, упавшего на каменистую землю, громыханье лафетов орудий, запоздало устанавливаемых на огневых позициях.

Поглядывая на чуть мерцающие вдали огни, Павел тихо переговаривался с Ваней Мезенцевым. Они вылезли из своих окопов, отошли на несколько шагов и уселись на маленьком холмике. Судьба их свела в один полк только накануне этого дня.

Пробыв в самом огне около двух недель, раненный в мякоть левой руки ниже локтя, Павел был «прощен» и зачислен в 23-й Восточно-Сибирский полк. Но прежде чем направиться по новому назначению, Павел выпросил позволение сходить в японские тылы с группой охотников-пластунов. Из разведки вернулись только двое. Павел притащил на себе полузадушенного японского майора с ценными сведениями о предстоящем наступлении армии Нодзу. За удачно проведенную вылазку Павла наградили «Георгием» четвертой степени.

Ваня находился в 23-м Восточно-Сибирском полку с первых дней, отступал от самого Тюренчена, был ранен в плечо и награжден двумя медалями.

— Ох, Паша, — рассказывал Ваня, набрав мелких камешков и потряхивая их на ладони, — знал бы ты, как мы эти два дня от Ляндясяна сюда отходили! Все время дожди, дожди. И по дорогам не пройдешь — там артиллерия все колесами размесила, и по сторонам поля все раскисли. По колено в грязи брели, ноги не выдернешь. Ручьи разлились. Танхэ вздулась бугром, много людей в ней потонуло.

— Силы нашей не хватило, — сказал Павел, — зря не отступили бы.

— Так какой силы, Паша? Солдатской или генеральской?

— Слышал я, у японцев и пушек больше, и пушки лучше, и вообще оружия всякого вдоволь. Не как у нас. Снарядов… — И вдруг Павлу вспомнился кабинет коменданта на станции Оловянной, потное, рассерженное лицо подполковника, по телефону спорящего из-за икон и снарядов с каким-то Фогелем.

— А по-моему так, Паша: если бы генералы воевать умели и солдатской кровью дорожили, были бы и у нас и пушки и снаряды. Под Дашичао послали два батальона сопку одну оборонять. Японцы жмут, лезут на эту сопку. У наших все патроны вышли. Прикладами, камнями дрались. А когда наших всех перебили, оказалось, что людей на сопку послали напрасно, потому что русские войска отовсюду уже отступили. Просто сунули людей в пекло и позабыли.

И опять вспомнился Павлу с железным грохотом и лязгом ворвавшийся на станцию специальный поезд с имуществом барона Бильдерлинга. «Об имуществе, небось, не забыл. Десять вагонов!» — мелькнула мысль.