Хребты Саянские. Книга 3: Пробитое пулями знамя

— Вот списки главных бунтовщиков и попустителей, — сказал он, подавая Кирееву бумаги, принесенные Скалоном, — они составлены за подписями вашей и господина Баранова и посланы были вами в Омск по требованию генерала Сухотина. Имелось в виду принять судебные и административные меры. Это отпало. Я облечен неограниченными правами, и меры будут приняты на месте, здесь, сразу и окончательные. Можете вы что-нибудь изменить в этом списке?

Кирееву полегчало. Списки составлены им же, следовательно в них нет никакой тайной мины. Генерал спокоен, вежлив и явно доброжелателен. Вспомнился бешеный Трепов. Как бы крутился тот на каблуках, сотрясал тишину вагона извозчичьей бранью, бил кулаком по столу!

— Никак нет, ваше превосходительство, — сказал он, — список вполне исчерпывающий.

— Читайте, Михаил Николаевич, — барон задумчиво постучал мундштуком папиросы об ноготь, неторопливым движением поднес ее к губам. — Прошу вас.

— Терешин Петр Федосеевич, — прочитал Скалой и взял карандаш.

Меллер-Закомельский молча взглянул на Киреева. Зажал папиросу губами.

— Так сказать, один из наибольших главарей, — ответил Киреев на немой вопрос генерала, силясь угадать, так ли он понял его взгляд: ведь необходимые пометки были сразу сделаны на списке.

Барон чиркнул спичкой, невнятно, сквозь папиросу, проговорил:

— Расстрелять.

И Скалой против фамилии Терешина поставил крестик.

— Виноват, — запинаясь, произнес Киреев, — но Терешин, так сказать… скрылся.

Меллер-Закомельский приблизил огонек к папиросе.

— Почему? — тихо спросил он и пыхнул голубым дымком.

Киреев дернулся на стуле, пробормотал:

— Были приняты меры, но, так сказать… — и умолк.

— Нечаев Степан Степанович, — прочитал Скалой. И, чему-то улыбаясь, прибавил: — Телеграфист.

— Во время осады мастерских тайно проник в служебное помещение, пытался повредить телеграфный аппарат, но был захвачен чинами вверенной мне охраны и… — Киреев не сразу нашел нужное слово, — и, так сказать, членоповрежден. Лежит дома.

— Расстрелять, — сказал Меллер-Закомельский все тем же тихим голосом и, выждав, когда карандаш Скалона поставит крестик, объяснил: — Телеграфистов обязательно нужно расстреливать.

— Коронотовы Порфирий Гаврилович и Елизавета Ильинична, — читал дальше Скалой. — Ротмистер, это супруги?

— Так точно. Оба в числе главарей. Она — за революционную деятельность совокупно с уголовным преступлением — пять лет уже отбывала наказание в Александровской каторжной тюрьме.

Меллер-Закомельский наклонил голову, легким движением мизинца стряхнул пепел с папиросы.

— Пометьте и этих, Михаил Николаевич.

Скалой поставил крестики.

Киреев побледнел. Заявить, что Коронотовы тоже скрылись? Жандармы дважды уже побывали на заимке, но ни Порфирия, ни жены его не нашли. Мать сказала: «Как ушли, так и не вернулись. Может быть, убили их». Неправда. Среди убитых этих не было… Генералу явно не понравилось, что Терешин скрылся. О Коронотовых он не спрашивает прямо. И Киреев промолчал.

— Трубачев Савва Иванович, — читал Скалой, поигрывая карандашом.

— Слесарь. Молодой, но из числа самых революционно настроенных. Командовал группой дружинников во время боя, — почти механически доложил Киреев, в смятении думая между тем, что и парень этот тоже исчез куда-то и что по горячему. следу взять его было можно без труда, так как он вместе с родственниками невесты своей отвозил ее к Мирвольскому в больницу. Теперь же — ищи ветра в поле. Смятение, отразившееся на его натужно-одеревеневшем лице, привлекло внимание Меллера-Закомельского. Проговорив свое легкое и беспощадное «расстрелять», он вдруг наклонился к Кирееву, пометя бородой по столу.

— А этот слесарь не скрылся?

— Так точно, ваше превосходительство, скрылся, — сдавленным голосом подтвердил Киреев.

— Ротмистр, как же это? — Барон медленно откинулся на спинку кресла. И не дождался ответа Киреева. — У слесаря есть семья?

— Невеста во время действий тяжело ранена, лежит в больнице, но есть так называемые ее родители.

— Выпороть, — сухо сказал Меллер-Закомельский. И жестом попросив Скалона передать Кирееву список, вбил ему как гвоздь в темя: — Кто еще скрылся? Покажите.

Киреева пальцы не слушались. Он глядел в список, видел целый ряд фамилий скрывшихся рабочих и никак не мог показать хотя бы на одну из них.

— Лавутин Гордей Ильич… — наконец начал он, не узнавая собственного голоса.

И вдруг его мысль, придавленная ощущением неотвратимой кары, неожиданно сработала. Зачем говорить правду? Зачем без нужды навлекать на себя гнев этого — о, Киреев теперь раскусил его! — тихого, но беспощадного генерала? Кто и как разберется, когда именно скрылись все эти люди? Почему нельзя предположить, что они сейчас все на своих квартирах? И исчезнут только в тот момент, когда за ними явятся каратели Меллера-Закомельского?

— Ваше превосходительство, оказывается, других, кроме Лавутина, нет, — проговорил он, вдруг обретая подвижность пальцев и тыча в список. — А вот, например, врач Мирвольский, рабочие Пучкаев и Коноплев мною уже арестованы и преданы суду.