Хребты Саянские. Книга 3: Пробитое пулями знамя

Он убежал, а Лиза, окаменевшая, стала ждать у окна. Она верила, что Мишка сына к ней приведет. Но ведь нужно было дождаться! А день гаснет — сейчас самые короткие зимние дни. Долго с Боренькой не поговоришь.

Как он обратно впотьмах один пойдет? Один… Обратно…

Мальчики пришли, когда солнце уже вовсе закуталось в сизую толщу тумана и в дальних углах избы стало темно.

— Боренька!

Лиза бросилась навстречу сыну. О чем-то самом важном и нужном хотела спросить его. И сразу все отлетело. Она только повторяла:

— Боренька, Боренька… — и кусала себе губы, чтобы не расплакаться.

Помогла ему снять шубку, отвела в уголок, к печке, где было теплей и уютнее, присела с ним на скамью и замерла в тихом блаженстве, что вот все-таки сын ее с нею рядом. И не ушла она, напоследок не повидавшись с ним. Даже горечь новой большой разлуки ей не казалась такой безысходной, как прежде. Надолго ей хватит хранить в своей памяти этот вечер, холодные с морозу щеки сына и его наливающееся крепкой мальчишеской силой плечо, которым он к ней прислонился.

Мишка повертелся и снова шмыгнул за дверь.

О чем-то нужно было спросить ей сына. Очень нужно. Да ладно, раз не вспоминается… Хорошо ведь и просто так посидеть, посумерничать — не говоря ни слова. Сын ее рядом с нею. Чего еще? Лиза словно плыла в облаках над теплой весенней землей… Вот она, та свежая, обрызганная пролетевшим дождем, зелень полей, которая когда-то виделась ей из окна Александровского централа и к которой тогда так рвалась ее душа: свет, свобода, счастье. Так и остались потом навсегда в ее памяти эти светлые зеленя как самая желанная, но недостижимая мечта. А вот сейчас где-то за окнами трещит страшный мороз и под сугробами скрыта земля, а сердце Лизы переполнено счастьем, и вокруг нее тот самый свет, солнце и чистая зелень полей… Боже, как мало иногда бывает нужно человеку для полного счастья!

— Тетя Лиза, ты куда уезжала? — вдруг спросил Борис. — Почему ты и сегодня не дома?

И Лиза не сразу вернулась на землю.

— Я? Да так… Просто так… Боренька, как я па тебе тосковала!

— А тут без тебя в самое рождество много людей поубивали. По мастерским солдаты стреляли. На весь город слышно было — такая стрельба.

— Не надо об этом, Боренька. Не надо об этом думать тебе.

— Мама говорила, что солдаты убивали разбойников, — занятый своими мыслями, говорил Борис. — А как в мастерские, тетя Лиза, забрались разбойники?

— Боренька, не разбойников! Неправда это. Рабочих солдаты расстреливали. — И то, что, как всегда, Борис назвал Елену Александровну мамой, новой болью отозвалось в сердце Лизы. И еще больнее: эта женщина ее сыну внушает, что рабочие — разбойники. Как она смеет, когда сама всю свою жизнь чужую кровь сосет! Подлая! И Лиза не сдержалась, вскрикнула: — Врет она тебе! Мы не разбойники. Сама она отнимает у нас, жрет наш хлеб… — И тут же оборвала себя, стала опять говорить сыну, что вовсе не надо ему сейчас даже и думать об этом и лучше просто так посидеть или вспомнить веселое лето.

Лиза смотрела в окно, как темнеет оно и становится синим, потом фиолетовым, и почти уже черным, и тоска, горькая тоска одолевала ее. Вот еще самое большее, может, полчаса — и ночь ляжет на землю. И надо будет встать из этого теплого уголка, отстранить от себя сына своего и уйти одной на мороз, в долгую неизвестность. Будь прокляты те, кто отнимает у людей простое материнское счастье.

А Борис никак не мог понять, отчего тетя Лиза такая молчаливая, расстроенная, сидит с ним в чужой квартире и все ловит за плечи его и целует. За что она так любит его? В своем доме от отца и от матери слышишь только сердитые окрики. Он не помнит, чтобы мать подошла к нему хоть раз и вот так с теплой лаской, как тетя Лиза, обняла его.

Мишка загремел с улицы болтами, прихлопнул ставни, и сразу в доме стало черно, как в погребе. Потом вошел, громыхая мерзлыми валенками, нащупал спички на притолоке и засветил лампу.

— Тятька чего-то домой не идет, — сказал он озабоченно и, потоптавшись у стола, прибавил нараспев: — А там че-его на станции! Войско так и кипит. Не убили бы тятьку.

Лиза вскочила.

— Боренька, милый, ступай домой. В городе, видишь, всюду сейчас какая беда… Не обидел бы кто.

Она замирала от страха, что с мальчиком на улице может что-нибудь случиться, и не знала, как его оградить. Зачем так долго она его задерживала? Проводить сейчас хотя бы до реки. Но разве можно ей это сделать, когда и так каждый шаг ее до заимки будет точно по вешнему льду, только и жди — обрушится!

Борис с мальчишеской беспечной гордостью улыбался:

— Да я и один, тетя Лиза, куда хочешь дойду.

— Ну, ступай, ступай… И попрощаемся. Я ведь снова завтра уеду.

Лиза стала обнимать и целовать сына. И все вглядывалась ему в лицо, стараясь запомнить каждую черточку, чтобы потом унести с собой. Она сама одела его, застегнула на шубке крючки, хорошенько шарфом закутала шею. Борис хохотал.

— Тетя Лиза, щекотно…

Лиза подвела его к двери, еще раз повернула к себе, обняла.

— Ну, прощай, прощай… — И задержала: ~ Нет, хотя из ворот я тебя выведу.