Хребты Саянские. Книга 3: Пробитое пулями знамя

— Да, товарищ, правильно! — Стась откинул голову, с неудержимым напором отчеканил: — «Нам ненавистны тиранов короны, цепи народа-страдальца мы чтим, нашею кровью залитые троны — кровью мы наших врагов обагрим». Эти слова сейчас зовут всех вперед.

— К стачке и мы давно готовились, — сказал Лаву-тин. — А ждали только сигнала.

— Отлично! Мой приезд — сигнал. Союзный комитет решил объявить забастовки по всей линии. Начинайте и вы, товарищи.

— Начнем, — сказал Терешин. — Но, для ясности, какие цели мы должны ставить перед собой? Какие требования выдвигать?

Глаза Стася засверкали.

— Революция! Свержение самодержавия! Установление демократической республики! — подкрепляя каждую свою фразу энергичным взмахом кулака, провозгласил он. И засмеялся. — Только друзья, это пока в. душе! Далекая и благородная цель. Восьмичасовой рабочий день — цель поближе. Но, товарищи, отодвинем пока и ее…

— Вот те раз! Значит, тогда что же: вовсе без цели? — в недоумении спросил Лавутин. — Чего же ради будем мы объявлять стачку? Без всяких требований… Этого я, убей, не пойму.

Станислав так и залился румянцем.

— А поддержать наших петербургских и московских товарищей — разве это не цель? Разве не цель — показать, что все рабочие братья? Разве не цель — своим примером увлечь еще и других?

— Пожалуй, правильно, — сказал Терешин.

— А к этому надо, — несогласно басил Лавутин, — все-таки и свои требования выставить, хотя бы маленькие…

— А вы не подумали, — вспылил Стась и даже привстал, — вы не подумали, что так вы измельчите, именно измельчите значение стачки? Вы превратите ее в борьбу за пятаки! А великая цель — братская солидарность всех рабочих — будет забыта.

— Одно другому не помешало бы.

— Нет, помешает! Очень помешает, товарищ! Выдвиньте свои местные требования — и стачка станет местной. А мы начинаем всеобщую стачку. Следовательно, и трепетать перед стачечной мощью рабочих будет уже не ваше местное начальство, а правительство, монархия, вся самодержавная власть!

— По мне, — медленно проговорил Порфирий, — на общее дело так я бы даже вот эти свои сапоги отдал… Последние!

Савве очень понравились слова Порфирия.

— Я тоже, — сказал он. — И если вся Россия возьмется бастовать вся вместе, так, конечно, не за пятаки.

— Будто я против общего дела! — озлился Лавутин. — Гляди далеко, да и под ноги поглядывай…

Терешин поднял ладонь кверху, унимая спорщиков.

— Чем это худо? — успел еще добавить Лавутин.

— Охотники у нас говорят: пошел за зверем — птицу не стреляй! — крикнул ему Порфирий.

— Все ясно. Надо начинать, — сказал Терешин и дружелюбно потрогал Стася за руку. — Только не окажемся мы одни, товарищ? Одни на всей линии. А всеобщей стачки не получится. — Тогда ведь это для нас будет… очень плохо. Хуже, чем забастовка по поводу своих, местных требований.

— Вот я и говорю… — загудел Лавутин снова.

— Удивительное неверие, если не сказать больше, — опять вскипел и Стась. — Союзный комитет все-таки не настолько опрометчив в своих решениях, чтобы не подумать об этом. Всеобщая стачка получится! По всей линии работают наши товарищи. Я сам от вас сегодня же выезжаю еще… — Он остановился, едва удержавшись от искушения раскрыть все планы Союзного комитета и поразить присутствующих продуманностью этих планов. — Словом, друзья мои, скажу одно: не вас будут другие поддерживать в этой стачке, а вы станете поддерживать других. Поднимется огромнейшая сила!

— Потолкуем лучше, как все это получится у нас, — предложил Терешин. — Послушайте, товарищ Станислав…

И он обстоятельно стал рассказывать, как подготовлены рабочие шиверского депо и мастерских к началу стачки. Станиславу все очень нравилось. Он слушал, счастливо поблескивая своими мальчишескими глазами, и все подергивал мягкие пряди волос. А когда Терешин заявил, что у них хорошо подготовлена, хотя и небольшая, боевая дружина, Стась не выдержал, потер ладошки, хлопнул ими и вскрикнул:

— К оружию, граждане! На баррикады! — Но тут же прибавил торопливо: — Это не считайте, друзья мои, это отсебятина. Пока разговор только о забастовке. — Стась подумал немного, и веселая улыбка у него погасла, черты лица приобрели не юношескую резкость. — Впрочем, всеобщая стачка — это тоже почти открытый бой… Не знаю, товарищи, что я могу вам еще посоветовать, кажется, все у вас хорошо. Только больше засыпайте прокламациями. Всю станцию, весь город. Чтобы ощущением начавшейся революции — да, да, революции! — было наполнено все.

— Где же нам взять столько прокламаций? — спросил Лавутин.

С довольной улыбкой Стась повернулся к нему.

— А я доставил вам целый тюк. Завез в больницу к Мирвольскому. Возьмите там.

Он поглядел на часы и стал прощаться. Натянул свое осеннее пальто, шапку-ушанку, вынул из кармана нитяные перчатки.

— Ух! — сказал он, наклоняясь в сторону двери, словно собираясь протаранить ее своим высоким лбом. — А сейчас пока снова в драку с метелью, с морозом. А-ха, хорошо! Люблю. Как вы, готовы, Иван Герасимович?