Хребты Саянские. Книга 3: Пробитое пулями знамя

Фельдшер все время молча просидел у печи, поглаживая ее теплую стенку сухими, костлявыми руками. Теперь он стоял, бодрясь, воинственно приподняв голову с острой бородкой. В своем меховом пальто, глубоких валеных калошах с застежками и в каракулевой шапке пирожком старик выглядел куда более мирно, чем принятая им поза. Пристукнув тяжелой кизиловой палкой по полу, он ответил стихами:

— «Скачи, князь, до вражьего стану, а я и пешой не отстану».

Стась взялся за ручку двери:

— Да! Во время всеобщей стачки особое значение будет иметь телеграф. Друзья мои, рекомендую вам на телеграфе Нечаева. Это муж моей сестры, и я ручаюсь за него головой. Правда, он не состоит в социал-демократической партии, но всецело сочувствует делу революции. Он даже из-за этого чуть не навлек беды на себя в Иланской, потому и уехал оттуда.

— На себя? А на других? — спросил Терешин.

— Его язык опасен только для него самого. Товарищ щей он никогда не подведет, — сказал Стась, исчезая в клубах морозного пара.

9

К утру дня, назначенного началом стачки, пурга, без перерыва метавшаяся над землей больше недели, наконец затихла.

Порфирий поднялся раньше всех, прислушался к непривычной за последнее время тишине за стенами избы.

— Эге! И ты, оказывается, сегодня забастовала, — и стал собираться.

— Порфиша, пойти мне с тобой? Может, в чем и я занадоблюсь? — сонно спросила Лиза.

Всю неделю по пятнадцати часов в сутки работала она в артели женщин, расчищая снежные заносы по линии к востоку от Шиверска, Потом, уйдя иногда за семь-восемь верст от города, едва тащилась обратно к себе на заимку. Она уставала так, что дома отказывалась от ужина и скорее падала на постель.

В это утро можно было не торопиться вставать: будет объявлена забастовка. И даже если бы не это, идти не надо все. равно. Киреев узнал, что, вопреки его распоряжению, Игнатий Павлович ставит Лизу на работу, взбеленился и потребовал, чтобы начальник участка немедленно прогнал ее.

— Я сейчас встану, Порфиша, — говорила Лиза, преодолевая желание уткнуться головой в подушку и снова заснуть. — Я встану.

— Не надо. Спи. Не знаю сам еще, как у нас все это получится.

…Он шел, круша ногами окрепшие от мороза сугробы снега, и думал, что хотя и несколько раз стачечный комитет совещался, как начать им большую забастовку по всей станции, а многое так и осталось неясным. Что, если не все бросят работу: одни поддержат призыв стачечного комитета, а другие останутся на своих местах? Как быть с незабастовавшими? Станислав советовал поставить рабочие пикеты. Но это можно сделать в депо, в мастерских, словом, там, где есть отдельные входы, и если небастующих будет мало. А если их окажется много? Начнутся раздоры среди своих же, а потом подоспеет полиция…. И как быть с теми рабочими, которые по четыре-пять человек, а кто и в одиночку разбросаны по всей станции? Пока будешь ходить от одного к другому, объяснять, уговаривать, убеждать, начальство тоже дремать не станет. Хорошо, если рабочие по гудку соберутся сразу в депо — там предположено провести сходку. А если все пойдет вразнобой? Готовы ли люди с листовками? Этим должен был заняться Лавутин. Не попал бы кто из них в лапы полиции. А как там Савва со своими дружинниками?

И хотя Порфирию было поручено «снимать» только тех рабочих, что маленькими группами были разбросаны в разных местах, он волновался за всех, за начало и за исход забастовки Будто ему одному доверено все это дело и только он один за всех и в ответе.

На станции повсюду горели электрические огни. Сменный весовщик, дежуривший в багажной кладовой, спросил удивленно:

— Ты чего экую рань, Порфирий? До смены-то два часа еще.

— Боялся — не опоздать бы, — с двойным смыслом ответил Порфирий.

Весовщик сладко потянулся.

— Ну и опоздал бы. Говорят, сегодня забастовка будет объявлена. Так и так не работать.

Этому весовщику Порфирий не доверял: неискренний, ехидный человек.

— Там будет видно. Когда объявят, тогда и забастуем, — с деланным равнодушием сказал он и вышел.

Неужели все знают о забастовке, если даже этот нелюдим о ней говорит? Тогда, конечно, приготовились и жандармы… Беспокойство Порфирия усилилось.

Мимо багажной кладовой, сотрясая стылую землю, прокатился паровоз, засвистел тонко и протяжно. На стрелках горели красные и зеленые огоньки. Сцепщик вагонов стоял у товарного состава, зазывно дудел в медный рожок и кругообразно махал фонарем. Все было совершенно обычным.

Порфирий направился в мастерские. Закрыто. Безлюдье — нигде никого. Не собрались еще и члены стачечного комитета. И правильно: не надо раньше времени мозолить глаза дежурным жандармам. Все уже по нескольку раз обдумано, решено, и пока гудки не скликнут рабочих, делать в пустых мастерских нечего. Так и так приходится ждать. Он зашел в зал третьего класса погреться, выбрал угол за печкой, втиснулся в него спиной. Здесь никто не мешал, и хорошо было постоять и подумать.

Но прежний круг размышлений уже не восстанавливался, и постепенно мысли Порфирия перенеслись к дому, к семье.