Хребты Саянские. Книга 3: Пробитое пулями знамя

— Красуется, — шепнул ей Савва. — Первое мая. Ждут беспорядков. Хорошо, что мы все свои принадлежности в лесу запрятали.

По парому, то и дело поддергивая просторные шаровары, разгуливал поджарый полицейский. Быстрыми зелеными глазами он просверливал каждого, и тонкие открылки ноздрей у него настороженно вздрагивали. Дожидаясь, пока с парома на берег сбросят мостки, мужики коротко кидали злые словечки:

— Мышкует…

— Мил, денег-то у меня нетути…

Бабы ехидничали:

— Невесту, что ли, себе выбирает?

— Больно патлат для этого…

— Ему грязную метлу вместо невесты.

Выставив напоказ ноги в лаковых сапогах, в пролетке, забрызганной желтой глиной проселочных дорог, сидел Лука Федоров. Двигая широкими рябыми скулами, смачно жевал серу. Он корил самых заносчивых острословов:

— Чего говоришь? Ты подумал бы. Против кого говоришь? У него на лбу, на фуражке, значок царский. Свою службу нести он государем поставленный. Всех нас бережет. А ты? Э-эх! Креста на тебе нету.

— Купил бы, да не на что.

— Ну и гореть тебе в аду, — ярился Федоров.

— Гореть вместе будем.

— Тьфу тебе, язык проклятый!

Савва толкнул Веру локтем:

— Эх! Вот этому бы надпись показать.

Сойдя с парома, они зашагали прямо по берегу, чтобы только поскорее увидеть утес. Вот он открылся. Высокий, гладкий, как башня, и чуточку наклонившийся вперед. У Веры дрогнуло сердце. Да неужели и вправду они сейчас оттуда? И Савва висел на тонкой бечеве над таким страшным обрывом? Ой, Саввушка, милый! Она искала глазами надпись и не могла найти. Солнце стояло прямо над горою, и утес еще оставался в тени. На нем вроде бы что-то и белело, а что — различить было нельзя. Савва поймал за штаны куда-то мчавшегося взлохмаченного мальчишку.

— Эй, ты! — сказал он ему. — Ну-ка, глянь хорошенько — что это вон там за рекой на утесе белеет?

Парнишка приложил ладонь к глазам.

— А хто его знает. Ничего не белеет. — Шмыгнул носом. — Или знаки какие-то…

И помчался дальше по своим делам.

— Стало быть, отсюда, из слободы, не увидят, — вздохнул Савва.

— Ну ничего, — печально сказала Вера. — А сколько всегда народу под Вознесенку ходит? Кто-нибудь да увидит.

И они невесело повернули к дому. Полностью замысел их не удался.

По дороге им попадались одиночные полицейские, жандармы и казаки. Особенно много было их поблизости от вокзала. Мастерские не работали. Сторож, распахнув горячему солнышку дверь, грелся на пороге проходной будки. Заметил Савву.

— С праздничком! — поздравил он.

— Спасибо, — ответил Савва. — На работу никто не пришел?

— Не-ет! Куды тут. Все на маевку в Рубахинский лог потянулись. А ты чего же один от народа отбился?

— Да так, — уклонился Савва. — А потом — не совсем я один.

— С девицей можно и во всякое время погулять, — наставительно заметил сторож. — А в такой день надо быть с товарищами.

— Вот и я посчитал так же, — отходя, засмеялся Савва.

И у Веры опять большим счастьем екнуло сердце.

Агафья Степановна не знала, ругать молодежь или радоваться их благополучному возвращению. Вера глядела на нее ангелочком, просила не сердиться, что так получилось. А Савва почесал в затылке, сказал просто и почти истинную правду.

— В лес забрались, Агафья Степановна, да только что и вышли оттуда.

— Батюшки! Заблудились?

— Все-таки выбрались, — неопределенно объяснил Савва.

Они набросились на завтрак, собранный для них Агафьей Степановной, и, весело перемигиваясь, вылизали даже тарелки. Потом улеглись и моментально заснули. Агафья Степановна ходила на цыпочках, раздумывала, будить ли их к обеду. И решила: пусть спят. Целую ночь, бедняги, по лесу проплутали, намаялись. Ладно, еще беды с ними никакой не случилось.

Разбудил их Порфирий. Он влетел запыхавшийся, с горящими глазами, рукавом стирая со лба росинки пота.

— Савва, ты что же это спишь?

— А что? — спросил тот, вскакивая.

— Ты понимаешь, во всю Вознесенскую гору по уступу утеса кто-то написал слово «свобода». Прямо из слободы, с этого берега, видно. Весь народ туда повалил. Мы с маевки шли. Тут говорят: «Айда к реке смотреть!» Понимаешь: «свобода»! Вот здорово! Полиция туда хлынула, и казаки все поскакали. Одевайся, пойдем.

Вера тоже пошла. К ним присоединился и Филипп Петрович. Он давно уже не хаживал на рабочие массовки и сходки, отговариваясь нездоровьем. Тут его подтолкнула необычность вести, принесенной Порфирием. По всем улицам народ спешил к реке. На паром невозможно было попасть. Но и с этого берега четко были видны, теперь в упор освещенные лучами солнца, яркие белые буквы. На вершине утеса суетилась группа конных казаков. Они не знали, что предпринять. По-видимому, спуститься и уничтожить надпись — таких смельчаков не находилось.

— Вот оно, братцы, что значит… — говорил, любуясь надписью, какой-то рабочий в новых сапогах с туго натянутыми голенищами. Он даже щелкнул языком от удовольствия. — Свобода!

— Забегали фараонишки, затрясли штанами.

— Эх, туда бы еще красный флаг приспособить!

— А мы здесь с красным флагом, — отозвались ему.