Хребты Саянские. Книга 3: Пробитое пулями знамя

Быстрым шагом почти вбежал на поляну Лавутин. За ним следовал Савва, забыв о своих обязанностях пикетчика. Оба они были возбуждены до крайности. Особенно Лавутин. С него лил градом пот, фуражка была сбита на затылок. Видно было, что он хочет выкрикнуть что-то очень важное, а волнение мешает ему. Но весть, которую он принес, была явно доброй. Терешин подскочил к нему.

— Гордей, ну, говори же!

— Флот восстал!.. Товарищи!.. — И хлопнул себя широкой ладонью по груди — она так и загудела.

— Флот восстал? Какой флот? Откуда стало известно? — затормошил Лавутина Лебедев. — Гордей Ильич, скорее подробности.

Лавутин сдернул с головы фуражку, помахал ею себе в лицо.

— Нечаев читал телеграмму… Черноморский флот… В Одессе… вместе с бастующими рабочими… Поднял флаг восстания… броненосец «Потемкин». Матросы расправились с офицерами. — Лавутин боролся с собой. Ему хотелось быть точным и передать Лебедеву только то, что он сам узнал от Нечаева. Но в то же время короткий текст телеграммы нес между слов так много угадываемого сердцем, что нельзя было это угаданное не досказать, не воспроизвести, как увиденное своими глазами. И Лавутина прорвало: — Братцы! На мачтах красные флаги, пушки на город повернуты, полиция, как мыши по углам, попряталась, матросы с рабочими братаются… Свобода! Одесса — наша, рабочая… Революционная!.. И тоже в красных знаменах…

— Погоди, погоди, Гордей Ильич. Ты говоришь: «Флот… броненосец». Так броненосец один или весь флот восстал?

Лавутин было беспомощно развел руками и тут же с силой сцепил пальцы, потряс стиснутыми ладонями перед собой.

— Не знаю, — сказал он с отчаянием в голосе. Как отказаться от представившейся ему радостной картины? И нельзя же навязывать товарищам за истину свой домысел! С надеждой глядя на Лебедева, будто он мог поддержать, Лавутин прибавил: — Про «Потемкина» — это точно. Но, наверно, и весь флот. Как остальные корабли-то отстанут?

— Ух, ты! — в восторге кричал Савва, не вслушавшись в последние слова Лавутина. — Черноморцы восстали! Вот балтийцы бы на Питер пушки свои еще повернули!

— Ну, а мы что же? Как же мы? — спрашивал Порфирий.

У Терешина перехватило дыхание, он ничего не мог выговорить и только пальцем показал ему на Лавутина: «Слушай и не мешай». Мирвольский тоже не отрывал от него глаз.

— А что в самой Одессе? Что достоверно известно? — тормошил Лавутина Лебедев.

И снова трудно было тому отказаться от яркой картины большого восстания.

— И там восстали… Думаю… Раз и там была забастовка. А как же иначе?

— Что достоверно известно?

— Ну… «Потемкин» в Одессе…

Терешин овладел собой. Прикрикнул сердито:

— Гордей! Да расскажи ты все по порядку.

Лавутин устало смахнул пот с лица, привалился спиной к тонкой березке. Но деревце погнулось под его тяжестью, и он, повертев рукой в воздухе, вернулся на прежнее место.

— Пошел я сюда. Только из мастерских — меня цап за плечо Нечаев. Отвел в сторонку. Говорит: проходящая телеграмма в Иркутск губернатору. В ней то, что я рассказал. Насчет красных флагов нет. Но если восстание, как же без флагов? Тоже и пушки… Нечаев говорит: «Пойдем, кого разыщем из своих — расскажем». Вот и ходили мы. Потом я сюда побежал, а народ под Вознесенку потянулся. Не знаю, кто там выступит. Может, и сам Нечаев, если не побоится. А народ прямо весь двинулся…

— Товарищи, а что, сколько понадобится времени, если и нам перейти под Вознесенку? — с заблестевшими глазами сказал Лебедев. — Успеем? Мне страшно хочется выступить.

— Успеть-то мы успеем, — сказал Терешин, — народ так быстро не разойдется, если полиция не разгонит. А вот ладно ли, что ты рисковать хочешь?

— Нет, нет, такое событие пропустить я не имею права, я должен выступить.

— Схватить полиции вас мы не дадим! — крикнул Савва.

— А ночью я уже могу уехать отсюда.

— Ив поезд сесть на разъезде, — предложил Мирвольский.

— Тогда идемте скорее, — сказал Терешин. — Мы каждый поврозь, а Егора Ивановича Савва с Порфирием пусть провожают, вразбивочку. И там, на массовке, вы оба поглядывайте. Ну, а оттуда куда? Надо сразу решить.

— Я знаю очень короткий путь под Мольтенской горой, — сказал Алексей Антонович, тронув Лебедева за руку. — Я тебя провожу до разъезда. Ждать тебя я буду в распадке между Вознесенкой и Мольтой. Условились?

— К нам, выходит, и не заглянешь, Егор Иванович? — с огорчением спросил Порфирий. — А я-то ведь думал: здесь поговорим — и ко мне. Рукой подать. Лизавете шибко обидно будет, что с тобой не довелось повидаться, она всякий день тебя вспоминает. Да и Клавдея тоже. Ну что же, ничего не поделаешь.

— Нет, надо зайти! Зайду обязательно. Алеша, мне придется вернуться сюда, так ты не жди, а…

— Не согласен, — решительно сказал Порфирий. — Тогда только так: вы все идите, как задумано, а я бегом один заверну к себе на заимку. Лизавету с Клавдеей пошлю к разъезду. Там с ними ты и повидаешься. А коли уж не получится… ну что же… в другой раз.

И, разделившись, они все углубились в березник. Савва, Лавутин и Лебедев шли, не выпуская из виду друг друга.

36