Хрен знат 2

Тут на моё счастье подоспела Галина Макаровна, рыжеволосая женщина, сухая, как все главбухи. И мамке работу нашла, и мне, и Кирилычу. Пока получали «рубль — сорок семь», все мысли иные вон. Лишь на крыльце вспомнил, зачем приходил. — И опрометью назад, за справкой насчёт цветов.

Это, как оказалось, у ближайших ворот рынка. «Напротив того балкона, с которого Горький приветствовал жителей тогдашней станицы Лабинской. Там, где павильон 'Мёд».

Блеснул эрудицией редактор Клочко. О балконе сказал, походя, между прочим, замазал информацию мёдом. Прощаясь, вручил мне пять «авторских экземпляров» газеты. Произвёл впечатление. Типа того что, «не беспокойтесь, мамаша. Вашего сына дурному здесь не научат. Можно по воскресениям отпускать».

Хотел я его попросить, чтоб при случае позвонил в Краснодар.

Узнал по своим секретным каналам, кто сейчас рулит кубанскими профсоюзами? Не человек по фамилии Горбачёв? Да разве успеешь в таком содоме? — Бухгалтерша ни фига не ушла. Склонилась над плечами главреда и подносит ему, одну за другой, какие-то бумаги на подпись. Хмырило прыщавый с папкой подмышкой (как только, падла, проник⁈) пристроился в уголке. Тоже в затылок дышит.

Тут мамка меня за руку из кабинета и выудила. Тащит за собою на улицу и что-то там по себя ругается. Да уж! Если взглянуть с её стороны, я выгляжу неприглядно. «Наглец и несносный мальчишка, с которым выйти на люди, всё равно, что обречь себя на позор».

Спускаемся со ступенек откуда-то снизу: «Здравствуйте!» Мне-то не видно, а мамка переменилась в лице, будто бы сроду никогда не ругалась. Я тут же изобразил на физиономии подобие радости, и рявкнул в пространство: «Здрасьте!» Потом только понял, что это наш будущий завуч. Тоже, наверное, пришла за парадным букетом. Рая-то сегодня тю-тю. Вечерним поездом до Курганинска, а оттуда уже в Москву…

Обрадовались подруги, сцепились локтями, рядом пошли. Судя по внутреннему настрою, у них и помимо цветов есть не одна тема для разговора. Не стал я подслушивать. Отстал, а потом перешёл на другую сторону. Иду, вспоминаю, что здесь построят потом, когда центр города станут переиначивать. Получалось, что чуть ли не всё.

* * *

Какою она была, старая часть нашего колхозного рынка, сейчас и сказать затрудняюсь. В плотном людском море на три с лишним квартала должны быть свои маяки. Но их тоже снесли при закладке фундамента городского Дома Культуры. В памяти отложились три места, рядом с которыми можно не держаться за деда. Это большой мебельный магазин, киоск «Филателия», павильон «Мёд-Молоко». Такой же, как тот, в котором сейчас продают мясо.

Мы с дедом добредали туда раза четыре, в поисках диафильмов для фильмоскопа. (Веники он продавал в другой стороне, в прямой досягаемости к «Чебуречной», где к столу подавали пиво и водочку на розлив). Случалось и так, что не добредали. А если и добредали, то с третьей-четвёртой попытки. На каждом шагу надо было с кем-нибудь поздороваться, обстоятельно побеседовать, или ещё хуже —возвращаться назад к «Чебуречной».

Бывало и так, что нам приходилось бросать все дела, садиться на велосипед и возвращаться домой в сопровождении сослуживца, однополчанина, или «соседа по…» (в половине окрестных колхозов дед когда-то был председателем).

От редакции до базара всего ничего. Минута неспешным шагом до поворота направо, и столько же вдоль СПТУ № 1, звавшегося в народе «кагаятней» или «кагайкой». Это не в знак презрения, а для ясности. Когда заведение часто меняет название, к нему прилипает одно — общее. Скажешь «кагайка» — координаты ясны! Начнёшь объяснять по-научному, человека запутаешь. Там переименований одних больше чем у царя титулов: от «Тракторуча» до социального техникума.

В 1943-м, когда немцев прогнали, здесь уже было ремесленное училище № 6. Возглавил его капитан запаса Василий Дмитриевич Киричек. Комиссовали мужика по ранению и сразу на должность: учить, восстанавливать, строить. Не сказать, чтобы всё там лежало в руинах, но крепко кагайке досталось. В трехэажке, что фасадом выходит на Красную, не было ни крыши, ни перекрытий.

Ютился директор вместе с семьёй в комнатухе с уцелевшими окнами. Возможно, именно в той, с балконом, о котором упомянул Кириллович. Там где-то и провёл первые годы сознательной жизни мой будущий друг и собрат по перу. А я ещё недоумевал, откуда он знает до мелочей историю центра города, если живёт возле восьмой школы? Кто лучше Александра Васильевича Киричека расскажет о старом здании ЗАГСа с крутой деревянной лестницей, что ведёт в «зал бракосочетаний», старом ресторане «Лаба», том же колхозном рынке? И не так просто расскажет, а в стихах, где между правдой и рифмой всегда выбирается правда. С упоминанием таких мелочей, которым может запомнить и оценить лишь босоногое послевоенное детство.

Базар, по-нынешнему рынок,

Послевоенный, озорной,

Ломился от крестьянских крынок

С молочной пенкой золотой.

Мычали дойные коровы,

Нуждой впряжёные в арбу,

Торгуясь, спорили сурово

За трёхкопеечный арбуз.

Народ, израненный и дерзкий,

В торговле был большой мастак,

И цену знал себе советский,