Хрен знат 2

С того самого утра Ледков меня всегда узнавал. А был он, ни много ни мало, заместителем ответственного секретаря областной писательской организации. Продавил подборку моих стихов для ежегодного альманаха «Север поэтический — 1978», за дружбу с Никандром Бурдаевым не ругал, отделался щадящей рецензией при обсуждении моего первого сборника, сделанного спустя рукава. Там каждый стих сам по себе, ни какой тебе общей канвы.

Вот и тогда, после демарша «молодых начинающих» и бойкота Льва Куклина, Ледков назначил меня старшим:

— Смотрите, чтоб без эксцессов. Денисов, с тебя спрошу…

Мы загрузились дешёвым вином «Яблуневый цвит» и на кухне у Князева до одурения читали стихи. Из тех, что ещё никто никому не показывал. О питерском снобе персонально не вспоминали, но витала в прокуренном воздухе обида на всех именитых. Ревенчук, для которого фраза «брусника, протёртая в сахаре» была идеальной стихотворной строфой, разродился пародией на Вознесенского:

Я — Гойя.

С Бабой Ягой я

Лично знаком.

Что творит! Ты послушай:

Оловянные груши

Жрёт целиком…

Было там ещё что-то насчёт квадратных яиц, дословно уже не помню. Но благодатная тема всех захватила. Интеллигентный Коля Антонов покусился на Эдуарда Асадова, я — на Виктора Бокова.

Хорошо посидели, в тесноте, но без Льва Куклина.

Надька прижалась ко мне горячим бедром, бередя и разогревая жгучее чувство ревности. Я не мог и не хотел отстраниться. Сидел и думал о том, что в принципе, она нормальная баба, безотцовщина как и я. Её папка, старший механик турбохода «Теодор Нетте» умер от сердечного приступа во французском порту Ля Рошель когда она ещё не пошла в школу. Если в жизни мне не везёт (визу прикрыли, сослали на ледоколы, сборник, опять же, разнесли в пух и прах), то пусть хоть она будет счастлива. Стерпится, слюбится, снюхается…

Человек, живущий внутри меня, пытался шепнуть своё «фэ»: «Не кажется ли тебе, мил друг, что эта девчонка слишком хороша для тебя?» Да только куда там! Я его не послушал. И на обратном пути, прямо в автобусе, сделал Надьке официальное предложение, от которого ни на йоту не отступил. Пацан сказал — пацан сделал.

* * *

О дальнейшем вспоминать расхотелось. Надька была женой лишь в первый день после свадьбы. Проснулась раньше меня и лично приготовила завтрак. Потом эту обязанность взяла на себя тёща. Я уходил на работу — супруга спала. Вот ниточку вшить в трусы, чтобы проверить, не снимал ли я их без неё, это она всегда успевала. Эх, если б не поездка в Северодвинск…

Что «если б» я не додумал. Витька Григорьев молчал, молчал, да как меня грузанёт:

— А помнишь, Санёк, как мы капсулу здесь закапывали?

— Где⁈

— Да около памятника.

— Когда⁈

— Тебе чё, Санёк, паморки отшибло? Девятого мая! Из-за тебя же тогда чуть Юрку Напрея из пионеров не исключили!

А у меня в голове ноль: что за капсула, какого девятого мая⁈ И наводящих вопросов ни одного. Лишь поговорка Елены Акимовны вертится на языке: «Вспомнила баба про диверя, як помирав, тай ногами дрыгав». Взял и произнёс её вслух.

Витька окинул меня долгим презрительным взглядом, сплюнул и зашагал прочь. За «бабу», наверно, обиделся.

Я тоже психанул, развернулся и в другую сторону почесал. Да пошел ты, кнутяра! Носишься, падла, с тобой, в люди пытаешься вывести, слова лишнего ему не скажи! Вот плюну на всё…

Матерюсь, короче. От злости ещё сильней во рту пересохло. Не заскочить ли мне, думаю, в мясной магазин? Вдруг бабушка Катя сегодня на смене? Спрошу у неё насчёт Чапы. А заодно и водички попью.

Увидела меня Пимовна, с лица спала. Как школьница, взгляд отводит и типа того что оправдывается:

— Нет, Сашка, не мой этот мальчишка. Его уже господь для себя приготовил. Через неделю-две заберёт. На годик бы раньше кто обратился…

Я и про жажду забыл. Вот тебе и гоп стоп! Спросить бы того, кто людям судьбу раздает: почему так? Одним всё и сразу, другим то же самое, только со знаком минус?

Шёл я так, шёл, пока не воткнулся в чьё-то мягкое пузо. Глаза поднял, а это редактор Клочко. Смотрит на меня, улыбается.

— Ну что, Саша Денисов, завтра ты точно едешь?

— Точно. Точней не бывает.

— Смотри, не проспи. А у меня хорошая новость. В субботнем номере будешь читать про своего зайца. А в конце месяца с мамой придёте в редакцию, и в кассе получите гонорар.

Вот только что окружающий мир был серым и мрачным, а как глянул я на него — и будто бы солнце сквозь тучки проклюнулось.

— Нельзя ль, — говорю, — в счёт гонорара купить мне стакан газировки?

Ухмыльнулся Иван Кириллович. Не в голос, а про себя, как-то так у него получалось.

— Пошли. Можно и два.

Знаменитый подвал «Воды-соки» располагался под жилым многоквартирным домом, чуть левей белолистого тополя, который согласно легенде, был посажен в день основания нашего города. Растёт, раздаётся вширь, шелестит серебристой листвой. Не знает, что при демократах его «возьмут под охрану», опояшут железной оградой, начнут обрезать проблемные ветки, и он скоропостижно помрёт. Если бы не главный редактор, даже не знаю, когда бы ещё я про него вспомнил?