Хрен знат 2

В заведении было прохладно и гулко. Голоса, перезвон посуды, всхлипы воды в мойке, танец мелочи на фарфоровом блюдце — всё это не порождало эха, но обретало особую чёткость, свойственную только старинным подвалам и закрытым концертным площадкам.

— Два стакана с сиропом, — тоном завсегдатая сказал спонсор, выкладывая на прилавок десять копеек.

— С гранатовым или вишнёвым? — транзитом через редактора уточнила худощавая продавщица с кружевным чепчиком над причёской.

— С вишнёвым, — сказал я, припомнив, что гранат крепит желудок.

Судя по сдаче на блюдце, стакан разливной газировки стоил на копейку дороже чем в уличном автомате. Но была она не в пример слаще и действительно пахла вишней.

Пока я утолял жажду, Кириллович принялся за инструктаж:

— Там Саша, возможно, придётся перед читателями выступить. Много времени тебе не дадут, но минуту-другую я выбью. Напиши что-нибудь короткое, не больше восьми строф, и выучи так, чтоб от зубов отскакивало…

По лестнице поднимаемся, в животе «бульк, бульк», а он меня насчёт учёбы начал грузить. Не про школу, а вообще в перспективе. Типа того что талант, надо лелеять и развивать.

А у меня газы хлещут из носа. Нет, два стакана воды это уже перебор. Хорошо хоть мужик в пиджаке на улице нас перестренул:

— Товарищ Клочко! А я вас ищу…

— Иди Саша, готовься, — мягко сказал главный редактор, — завтра договорим. И про стишок не забудь…

Почесал я по утреннему маршруту. Мыслей в голове вагон и маленькая тележка. Все грустные, а настроение почему-то на ять. Почему, думаю, так? Писателю Титаренко с Витьком и вдвоём не осилить то, что Иван Кириллович мог выпить на старости лет. Нет у меня по этому поводу ни малейшей тревоги. Его судьба на другом перекрёстке подстережёт, там, где я не ходок. Может быть, дело не в пойле, а в ней? Сашка Чаплыгин только в песне вино пробовал, а уже сам для себя эпитафию сочинил. Что-то там насчёт приёмных часов. А ведь учился, в детдомовскую школу ходил. Наверно искал смысл жизни. И ведь, нашёл целых три: быть человеком, стоять до конца, показывать пример несгибаемости. Хотелось бы верить, что каждый из тех, кто лежал с ним в одной палате, стал хоть немного лучше…

Нет, не плюну я на Витька. Буду тащить его, падлу, в будущее, пока оно для него не станет хоть относительно светлым. Линять ему надо их нашего города, из этого дома, где смысл жизни и цель — самогон. Перепились все вусмерть — хороший день; поправили головы — так себе. А если с утра ни в одном глазу и никто в долг не дает, это уже чёрная полоса.

Болели все, кроме малолетних детей и Петьки. Была у него во времянке секретная половица, под ней трёхлитровая банка, куда он сливал остатки спиртного, когда все уснут.

С перестройкой и диким рынком Витька в доходах не потерял. Всегда находилась дурная работа и добрые люди, у которых она есть. Приходили с утра, на дом, два-три человека. Где за выпивку, где за наличные. А куда ещё обращаться, на биржу труда? Так там неизвестно кто, а здесь свой человек, известный своей честностью, хоть дом на него оставляй. Вскопать огород, выгрузить кирпичи, сено поднять на чердак — всё это Витька делал играючи. Это он сейчас маленький и худой, а как с армии придёт — пудовой гирей будет креститься.

Куда оно всё потом подевалось? Иду как-то с шабашки по его улице, смотрю: выскакивает мой друг из калитки — и убегать. За ним вся семья. Догнали на перекрёстке, свалили на землю, держат за руки, за ноги. А у него припадок. Что-то наподобие эпилепсии. Слышу, Витькин отец кричит:

— Вить, Вить, есть у меня диколон, будешь?

Гляжу, затих. Кодовое слово услышал. Только руки ходят как поршни, кулак к кулаку и глаза на закате.

Как тут мимо пройти, если я тогда и сам выпивал? Деньги, тем более, есть. И остался я у Григорьевых до утра. Посмотрел изнутри на их праздничный день. И нисколько о том не жалею. Первый раз выпил со старым другом по-настоящему: с беседой, под сигарету. Он ведь раньше как? — «Ты мне налей стакан, я жахну и пойду по делам». А куда ж ты сейчас убежишь, если я в твоём доме?

Праздник, кстати, получился не из-за меня. Тётя Маша в обед сходила за пенсией, часть денег потратила на продукты. Витька как маленький встречал её у калитки, заглядывал в сумку, с восторгом кричал: «Ушки! Ушки!» Да и потом часто отрывался от стопаря, бегал на кухню, чтоб проследить за процессом готовки. Даже мне интересно стало. Что ж там, думаю, за эксклюзив? Глянул потом, а это свиные уши: вода, соль, да сплошные хрящи. Я их терпеть не могу.

Тётя Маша меня угощает: спасибо, мол, что не забыл друга. За столом натуральный хруст: кроме меня семь ртов. Взрослые ладно, а дети? Стыдно их объедать.

Не обошлось и без ложки дёгтя. Перед сном раздевался, штука одной бумажкой в кармане была. Наутро пропала вместе с Петром. Не смертельно. Знал, на что шёл…

* * *

— Ну чё? — Григорьев вынырнул из-за спины и хлопнул меня по горбу так неожиданно, что я поневоле вздрогнул. — Ага, саечка за испуг! Куда идём, на вокзал?