Христа распинают вновь

Михелис смотрел на него и ничего не говорил. Потом они молча пили молоко. Наконец Манольос поднялся, окинул медленным прощальным взглядом кошару, скамью, склоны, всю гору. Потом взял в углу пастушеский посох. Тогда поднялся и Михелис.

— Ты все решил, Манольос? Уходишь? Куда же ты идешь?

— До свидания, дорогой Михелис.

— Куда же ты идешь?

— На Саракину, — буду делить с ними голод.

— А мне можно пойти с тобой?

— Пока нет. Потерпи немного. У тебя отец, невеста, а у меня никого нет, мне легче. «Если кто приходит ко мне, и не возненавидит отца своего, и матери, и жены, и детей, тот не может быть моим учеником». Но отрешилась ли твоя душа от этой земли, от отца, от жены? Нет еще! Поэтому потерпи — пробьет и твой час, не торопись! Этот час приходит бесшумно, как куропатка.

— Не вернусь я в отцовский дом.

— Хорошо, не возвращайся, оставайся здесь, между Саракиной и Ликовриси, до тех пор пока не придет эта куропатка, пока не наступит твой час. До свидания!

Он протянул Михелису руку, а тот встал и горячо обнял его.

— Манольос, дорогой, — сказал он, — я скоро приду навестить тебя, клянусь тебе! До свидания!

Взяв в левую руку узелок, Манольос перекрестился и отправился в путь. Снова почувствовал он, что у него за спиной словно выросли ангельские крылья, и теперь он не шел, а будто летел со скалы на скалу. Розовела в первых лучах солнца часовня пророка Ильи, втиснутая в скалы на вершине горы. Она вся сверкала и улыбалась и в то же время стояла строго, неприступно, как крепость. И, подняв свой посох, Манольос радостным криком приветствовал ее, словно сокол, завидевший свое гнездо.

Старик Патриархеас ждал возвращения сына день, два, три, потом послал родственников разыскать его и поговорить с ним, затем учителя и, наконец, позвал Яннакоса:

— Яннакос, сделай мне одолжение, разыщи моего сына, поговори с ним. Вы все одна компания, и мысли у вас одинаковые, может быть, тебя он послушается.

Яннакос покачал головой.

— Мне кажется, дела обстоят так, что скоро и я поднимусь в горы, — ответил он. — Пошли кого-нибудь другого.

Панайотарос тоже пришел повидаться с архонтом.

— Архонт, я точно знаю, что Манольос обосновался на Саракине. Он собирает оборванцев, выступает перед ними, подстрекает их, кричит, что все голодные имеют право грабить сытых, — и, запомни мои слова, как только они здорово проголодаются, придут в село, словно голодные волки, и разорят его.

Он замолчал, как будто не решаясь еще что-то сказать, перевел дух и, осмотревшись вокруг, наклонился к старику.

— У меня зародилось подозрение, архонт, — сказал он тихо.

— Говори, Панайотарос, я тебя слушаю. Ты никого не любишь, поэтому у тебя зоркий глаз. Говори!

— Манольос — большевик!

— Большевик? — спросил архонт и почесал голову. — Что это значит?

— Это значит — хватай всю жратву, что под руку попадет, и воруй, чтобы разбогатеть! Это такая банда, которая бродит по всему миру в последнее время.

— И ты думаешь?..

— Безусловно! У них свои люди в каждой стране, в каждой деревне — вплоть до самых отдаленных уголков, Пойдешь в пустыню, встретишь их, поедешь на необитаемые острова, и там найдешь их; под любым камнем, если поднимешь его, можешь наткнуться на них. А в Ликовриси, значит, послали Манольоса…

— Да что ты говоришь, Панайотарос? Ты динамит под меня подкладываешь, вот-вот взорвусь я! Говори яснее!

— Да и впрямь, как не взорваться! Ловко они работают, черти. Ты видел Манольоса? Он прикидывается святым Онуфрием. Говорит, ему разонравилось вино. Он не врет, не гуляет с женщинами, а последнее время все держит в руках маленькое евангелие и едва увидит кого, сразу же начинает перелистывать книгу, делая вид, будто читает ее. Одно лицемерие! А тогда, помнишь, когда он хотел, чтобы его повесили, — знаешь, что я узнал? Послушай и содрогнись! Он договорился со старухой Марфой, которая нашла окровавленную одежду сеиза, чтобы она показала ее только в последнюю минуту. А для чего? Для того, чтобы односельчане увидели, будто он готов отдать свою жизнь ради спасения села, чтобы тем самым завоевать себе доброе имя, а затем, получив приказ из Москвы, поднять народ на бунт и перерезать всех архонтов и старост…

Старик Патриархеас упал в кресло и схватился за голову.

— Господи помилуй, — прошептал он, — помилуй меня, господи, конец света приходит.

Потом он вскочил на ноги, глаза его почти вылезли из орбит.

— Но тогда мой сын…? — сказал он, и рот его перекосился.

— Манольос запутал его, архонт, вскружил ему голову. Сам того не понимая, Михелис стал большевиком. Разве ты не видел, что он ушел из твоего дома и пошел на гору к Манольосу? Еще немного — вот увидишь! — пойдет туда и Яннакос, затем оставит свой дом Костандис и тоже уйдет с ними… Это как заразная болезнь, архонт, один передает ее другому. И Андонис, парикмахер, вот-вот заразится ею, и толстяк Димитрос, мясник, и — веришь ли — учитель тоже…

— Что ты говоришь, Панайотарос? Действительно, это конец света… Пойду к попу Григорису, надо навести порядок…