Христа распинают вновь

Стоя неподвижно, Михелис ощущал, что к нему возвращается жизнь, неистребимая и безотрадная. Крутилось колесо жизни: теперь собирали виноград, потом наступит черед сбора маслин, затем придет рождество… И снова расцветет миндаль, зазеленеет пшеница, а затем настанет пора жатвы… И Михелис был словно привязан к этому колесу, поднимался и опускался вместе с ним. И в солнце, и в дождь, и днем, и ночью. А Христос — сначала ребенок, затем мужчина — ходил по земле и сеял божье слово. Потом Христа распинали, он воскресал и поднимался на небо; на следующий год он снова спускался на землю — и опять его распинали.

В висках Михелиса стучало, голова кружилась, он ухватился за уступ скалы, словно хотел остановить это вращавшееся колесо, потом упал на землю, и, сам не понимая почему, зарыдал.

На следующий день, в воскресенье, старик Патриархеас не встал с постели. Он не мог заснуть ночью, его мучили кошмары, кровь приливала к голове, он задыхался. Он известил сына о свадьбе Леньо, но тот ответил: «На похороны я бы вернулся, но ради свадьбы не вернусь». Для старика эти слова были ударом.

— Что я ему сделал? Что я ему сделал? — шептал несчастный, и его глаза наполнялись слезами. — Только его одного люблю на этом свете. Почему же он меня не любит?.. Что я ему сделал?

Перед его мысленным взором прошла вся его жизнь. Вспомнил он своего отца, когда тот уже постарел, и, почти потеряв дар речи, от злости избивал кнутом работниц и работников, швырял камнями в девушек, которые ходили по воду, и разбивал их кувшины. Он жрал как дракон, пил как буйвол, не знал никаких болезней; ко всеобщему ужасу, у него даже росли новые зубы. Но однажды он свалился с горы и разбился насмерть. И вот теперь вспомнил старик Патриархеас, что тогда было, и содрогнулся. Когда ему сказали: «Твой отец разбился!» — на него напал истерический смех, который слышало все село. Он посмеялся, и ему стало легче, как будто давившая его скала свалилась с плеч: он почувствовал свободу и не мог сдержать своей радости.

Вспомнив все это сегодня, старик архонт вздохнул.

— А может быть, и Михелис чувствует такую же тяжесть, которая не дает ему свободно дышать? Неужели в этом мире за все приходится расплачиваться? И Михелис тоже начнет смеяться?

В испуге он широко раскрыл глаза.

— И все-таки я любил своего отца… Но и Михелис меня любит… Но тогда, в чем же дело? Не понимаю! Неужели так суждено, чтобы сыну становился обузой человек, его родивший? Почему? Почему? Не понимаю!

Все это, да и многое другое, вспомнилось старику Патриархеасу. Он тяжко вздыхал, ворочался на кровати, и комната ходила ходуном. Только к вечеру, когда открылись ворота и вошли приглашенные, когда явился поп Григорис и начали петь псалмы, архонт встал, умылся, приоделся, вздыхая, тщательно покрасил усы и брови, смочил волосы одеколоном и спустился вниз, чтобы повенчать дочь со своим работником.

Счастливые молодожены стояли рядом, вымытые, нарядные, слегка вспотевшие. От них пахло, словно от коней, которые выходят из моря. Чувствовалось, что оба они уже одно целое в этом мире, что должны они дать жизнь новому существу.

Старик архонт остановился рядом с ними, ему предстояло возложить на них венцы. Поп Григорис пел псалмы, а пономарь мерно размахивал серебряным кадилом. Кругом стояли приглашенные и любовались новобрачными. Две девочки держали поднос с конфетами.

Поп Григорис торопился. У него было тяжело на сердце, мысли его были там, с дочерью, которую сегодня осматривали врачи, многозначительно качавшие головами. Поэтому он торопился, пел, пропуская добрую половину написанного. Спешили и невеста с женихом — им хотелось поскорее остаться одним; не понимали они, для чего нужна вся эта церемония. Старик Патриархеас тоже спешил, ибо чувствовал, что колени у него подгибаются, и, стараясь скрыть свою слабость, напрягал все силы и бодрился.

— Друзья, — сказал он, когда таинство окончилось, — сегодня вечером мы празднуем свадьбу Леньо с Никольосом, добро пожаловать в мой дом! Ешьте, пейте и веселитесь. Мы зарезали нескольких ягнят, вина у нас много, — слава богу, уже начался сбор винограда, бочки наполнены до отказа. Пейте же сколько душе угодно!

Он повернулся к новобрачным.

— Живите хорошо, дети мои, — сказал он им, — до старости лет плодите детей, нянчите внучат, пусть род человеческий продолжается и не угаснет ваш очаг. И пусть смерть не очень-то задирает свой курносый нос! Что ж, она жнет, а мы сеем, посмотрим, чья возьмет! Ты слышишь, Никольос? Будь мужчиной, сей, сколько можешь! Я, извините меня друзья, поднимусь наверх, мне надо прилечь, я плохо себя чувствую. Но вы занимайтесь своим делом! Ешьте и пейте, раз это свадьба, веселитесь до утра! А вы, невинные девочки, и вы, безусые молодцы, торопитесь и вы с вашими свадьбами, чтобы и я там побывал, чтобы снова стал безусым молодцом и таскал вам вино большими корзинами!