Христа распинают вновь

Все весело засмеялись. Прощаясь, архонт поднял правую руку. Какая-то девочка побежала открыть ему дверь. На пороге старик остановился и повернулся к попу Григорису, который молча складывал епитрахиль и собирал свои вещи.

— Отче, — сказал архонт, — как только закусишь немного, не сочти за труд подняться ко мне, поговорим.

Но поп не стал медлить.

— Я иду с тобой, архонт, — сказал он. — Господь да будет с вами, дети мои! Пусть прочным и честным будет ваш союз, новобрачные!

Старики ушли. Приглашенные вздохнули с облегчением и набросились на еду и питье.

Оба старосты поднялись в комнату и заперлись. Внизу пир был уже в полном разгаре, мясо и вино рождали песни, пляски, безудержный смех и любовные вздохи, но старики наверху ничего не слыхали — они обсуждали важные вопросы.

Лежа в кровати, старик Патриархеас говорил долго. Он разошелся, рассказывая о большевиках. Фантазия его разыгралась; он изображал их кентаврами, которые мчались с севера так, что только искры сверкали из-под копыт… И там, где они проносились, пылали села… Впереди мчался Манольос, тоже полузверь-получеловек: изо рта у него вырывалось пламя, и рукой он показывал в сторону села Ликовриси…

— И поп Фотис, будь он проклят, с ним вместе, — сказал поп Григорис. — Он-то и является их вожаком!

— И поп Фотис, отче, и все голодранцы с Саракины, вся Саракина двинулась и идет, чтобы напасть на наше село. Правильно ты говорил: ноги замахнулись на голову… Поэтому ты мне и был нужен, отче. Посоветуемся вместе и наведем порядок.

Поп Григорис слушал, на минуту приходил в ярость, но затем его мысли снова улетали к Марьори, и тогда глаза его мутнели, в ушах гудело, и он ничего больше не слышал.

Они разговаривали до полуночи. Наконец оба устали, надоели друг другу и смотрели один на другого с ненавистью. «Типун тебе на язык, замолчи ты наконец!» — думал про себя поп Григорис. «Отвязался бы, убрался бы поскорее, — думал архонт, — вымотал всю мою душу, бык!»

Перед попом Григорисом снова возникла Марьори. Он оставил ее в городской клинике, в душной комнатке с маленьким окошком, выходившим во двор. «Пусть побудет здесь немного, — сказали врачи, — посмотрим». — «Опасно ли?» — спросил поп с дрожью в голосе. «Опасно, конечно, но можно и надеяться, отче, посмотрим. Два зверя борются в крови вашей дочери, посмотрим, кто из них победит». — «Скажите мне правду», — просил священник. «Мы все тебе сказали, отче, через месяц приходи справиться». — «Я буду молиться за нее», — сказал поп. «Делай что можешь, и мы сделаем все, что можем. А теперь иди домой, и бог да поможет тебе». Врачи торопились выпроводить его, потому что у них были и другие больные.

Внезапно поп поднялся и протянул руку.

— Спокойной ночи, архонт, — сказал он, вздохнув, — завтра продолжим наш разговор.

— Да посиди еще, отче. Чего ты так торопишься? Ты меня извини, я забыл тебя спросить о Марьори, что сказали врачи?

— Ничего у нее нет. Девочку, говорят, нужно поскорее выдать замуж.

И чтобы переменить разговор, поп спросил:

— Что с Михелисом? Я беспокоюсь о нем, мой архонт.

— Не беспокойся, — буркнул старик раздраженно, — молод он, бури у него еще впереди. С Манольосом покончим, и все наладится… Спокойной ночи, отче!

Простившись, он отвернулся к стене. Прислушался, как поп, тяжело ступая, спускался по лестнице.

— Ну, козлобородый, — пробормотал архонт. — Беспокоится, говорит! Так и я беспокоюсь о твоей Марьори! Если суждено моему сыну жениться на чахоточной и заразить мой род, пусть умрет лучше твоя дочь! Мне ее жаль, бедняжку, один бог знает, как жаль, но пусть лучше она умрет!

В то время как старосты Ликовриси искали способа избавиться от Манольоса, он решал с отцом Фотисом, что нужно сделать, чтобы беженцы Саракины прожили зиму и не умерли от голода и холода.

— Только труд сможет нас спасти, — сказал отец Фотис, — труд и любовь.

Они собрали всех мужчин и женщин, еще способных трудиться, разделили их на отдельные товарищества и братства, в каждом братстве назначили ответственного, старшего брата или старшую сестру, и послали их в соседние деревни — искать работы. Разошлись они, и остались на Саракине только старики и старухи, чтобы следить за детьми.

— В божий путь, дети мои, — говорил отец Фотис, провожая их, — работайте, экономьте, как можете, зерно, масло, вино, одежду и думайте все время о нашей новой родине. Знаете, как пчелы из улья разлетаются по горам и полям, собирают нектар у цветов, а потом возвращаются, нагруженные медом, в свои маленькие восковые домики? Вот так и вы, дети мои! Идите же в божий путь!

Манольос часто ходил вместе с ними, беседовал по дороге, подбадривал, объяснял, какие деревни находятся вокруг, в чем там нуждаются, в какие двери следует стучать. Находил им работу и возвращался опять на Саракину. Собирали они с попом Фотисом детишек и с помощью грифельных досок, которые им подарил Хаджи-Николис, учитель, учили их грамоте.

Когда наступала ночь, оба усаживались на лавочке около церкви и вели долгие беседы.