Христа распинают вновь

— Братья христиане, с сегодняшнего дня пусть никто не подходит к нему! Пусть никто не подаст ему куска хлеба, стакана воды! Пусть никто не откроет уст и не поздоровается с ним! И кто увидит его, пусть плюнет три раза на землю и обойдет его стороной. Он отрекся от Христа, и Христос, в свою очередь, отрекается от него! Он отрекся от религии, от общины, от семьи, от собственности, и они, в свою очередь, отрекаются от него. Пусть убирается вон, к дьяволу! Аминь!

— Аминь! — закричала возбужденная и полная ненависти толпа.

— Аминь! — раздался страшный голос Панайотароса, перекрывший всех.

Но в эту минуту из толпы послышался чей-то тихий голос:

— Отче, Манольос не одинок, я вместе с ним! Отлучи и меня от церкви, меня, Михелиса Патриархеаса!

И тут же раздался другой голос, гневный:

— И меня, Яннакоса, бродячего торговца и почтальона! И меня отлучи вместе с ним!

— И меня, Костандиса, владельца кофейни, и я с ним вместе!

Толпа всколыхнулась, раздалась в стороны, и трое друзей оказались одни в середине церкви.

Поп Григорис прорычал:

— Придет и ваш черед, ангелы сатаны, не торопитесь! Велико терпение всемилостивой церкви Христовой, она дает вам время покаяться. Меч Христа, милосердный, но грозный, висит над головами людей и ждет. Я вас оставляю на божью милость!

— Бог нас рассудит, отче, — закричал Яннакос. — Мы на него и надеемся, бог будет судить, а не ты!

— Бог и осудил вас моими устами! — яростно заревел поп, и глаза его налились кровью. — Я, священник, есмь язык бога в Ликовриси!

— Только чистое сердце — язык бога, — возразил Михелис, — а наши сердца, отче, чисты!

Он повернулся к товарищам.

— Пошли, братья, — сказал он. — Давайте отряхнем с наших ног ликоврисийскую пыль. До свиданья, земляки!

Никто ему не ответил. Женщины крестились, плевались и бормотали: «Господи помилуй! Господи помилуй!»

— До свиданья, земляки! — снова закричал Михелис. — Наш Христос — бедный, гонимый, стучит во все двери, но никто ему не открывает. Ваш Христос — богатый помещик, он вошел в сделку с агой, он запирает от людей свои двери и ест в одиночестве; ваш сытый Христос проповедует: «Этот справедливый, честный, добрый мир мне нравится; пусть будет отлучен от церкви всякий, кто поднимет свою руку на основы мира сего!» А наш босой Христос смотрит на голодных измученных людей и кричит: «Несправедлив, подл, безжалостен этот мир, и он должен быть разрушен!»

Поп Григорис подхватил концы своей рясы.

— Большевики, — заревел он, — сгиньте, обратитесь в прах перед ликом божьим!

Заволновались крестьяне, старик Ладас запрыгал на своем месте, Панайотарос сжал кулаки.

— Вон! Вон! Вон! — послышались яростные голоса.

Яннакос полез было драться, но Михелис схватил его за руку.

— Пойдемте, — сказал он, — пусть бог нас рассудит!

Он перешагнул порог церкви, за ним вышли Яннакос и Костандис. Отделились от толпы и пошли за ними, правда, на некотором расстоянии, парикмахер Андонис и мясник, толстяк Димитрос.

— На кого же ты нас оставляешь, Костандис? — послышался вдруг пронзительный женский голос. — На кого ты оставляешь свою жену и своих детей, проклятый?

Костандис обернулся и увидел свою жену, бежавшую за ним с распущенными волосами. Он замедлил было шаг, но Яннакос силой потащил его.

— Пойдем, пойдем, не оглядывайся!

ГЛАВА XV

Поп Григорис возвращался домой, задыхаясь от злости и обрушивая на головы всех громы небесные.

Слово священника должно было бы убивать, и если он говорил: «Анафема!» — проклинаемый человек должен падать мертвым. Тогда бы свет очистился, на земле воцарились бы мир и справедливость.

Он мысленно перебрал тех людей, которых убил бы, владей он этой силой. В первую очередь он убил бы Манольоса, самого опасного противника, ибо тот был лишен недостатков: он не воровал, не ругался, не лгал, не грешил с женщинами… Его, значит, убить в первую очередь. Вслед за ним, или, вернее, вместе с ним, подлого попа Фотиса. Этого он ненавидел до такой степени, что готов был выколоть ему глаза. Один вид попа Фотиса — его аскетическое лицо, его пламенные глаза — приводил его в ярость. За ним тоже не водилось никаких грехов: он не чревоугодничал, не пьянствовал, не развратничал, люди любили его. Эх, свалить бы его на землю, вырвать ему бороду, отрезать нос! И чем больше поп Григорис думал о нем, тем больше его душила злоба, и теперь он уже, не знал, кого убить в первую очередь — попа Фотиса или Манольоса.

Потом он убил бы Яннакоса и Костандиса. По дурному пути они идут, дурной пример подают другим, лучше и от них избавиться. А Михелис? Поп задумался. «Лучше подождем немного…» — пробормотал он. Но скрягу Ладаса он, безусловно, убил бы. Не потому, что тот скряга, злодей, выгнавший на улицу многих сирот, а потому, что тогда, в подвале, он назвал его, Григориса, «козлобородым попом».