Христианская традиция. История развития вероучения. Том 2. Дух восточного христианства (600-1700)

В соответствии с этими словами в сложной ипостаси Христа источником всего сказанного и сделанного в домостроительстве спасения был Бог-Слово, ныне воплотившийся: "божественного, ибо Он Бог, и человеческого, ибо соделался человеком") [583]. В этом ипостасном соединении причастность действиям была особой, ибо их средоточием в нем было одно лишь Слово [584]. Тем, кто учил иначе, надлежало сказать: "Не говорите "два" после соединения!… Но если хотите исповедать два естества и после него, ищите другого соединения!" [585]. Ибо сказав "соединение", надлежало исповедовать "единое воплотившееся естество Бога-Слова" [586].

С этим единым субъектом действия, с волотившейся природой Бога-Слова надо посредством "общения свойств" соотносить все предикаты [587]. Как в человеке тело и душа действуют вместе и каждое начало совершает то, что по праву принадлежит другому, так это совершается и во Христе [588]. Сказанное в псалме ("не много Ты умалил его пред ангелами") [589], надо соотносить со "Христом, Словом Божиим, ибо Оно ради нас воистину вочеловечилось" [590]. До воплощения говорить о Христовом неведении и возрастании в познании (как это делается в Евангелиях) [591] было бы неуместно, однако это становится возможным благодаря воплощению и ныне соотносится с лицом Слова, ставшего человеком [592]. Самые жалкие и уничижительные слова, которыми в Евангелиях характеризуется Христос, принадлежали "не к одному из его видов или естеств (ибо тогда было бы разделение), но к Слову, воплотившемуся ради нас" [593]. Даже крик богооставленности на кресте ("Боже Мой, Боже Мой! Для чего Мы Меня оставил?") [594] был "исторгнут Самим воплотившимся Словом Божиим без всякого разделения <естеств>" [595]. Все это верно и в отношении самых величественных евангельских речений и деяний: хождения по водам и воскрешения мертвых. Как уничижающие поступки, так и возвышенные деяния "были совершены воплотившимся Богом-Словом" [596]. Для того, чтобы доказать, что "Эммануил един в Своих чудесах и страданиях" [597], был собран пространный свод выдержек из отцов.

Из исповедания Якова Эдесского становится ясно, что все это следовало понимать даже так, что "Святой, Всемогущий, Бессмертный Бог был за нас распят и умер… И в отличие от несториан, этих человекопоклонников, мы не утверждаем, что за нас умер смертный человек" [598]. В другом месте он отстаивает литургическое добавление к Трисвятому [599], и поскольку все богословские партии сжодились в том, что песнь, воспеваемая серафимами в Книге пророка Исайи, была обращена к Троице [600], из этого со всей необходимостью вытекало, что был распят Один из этих Трех. Если же такое исповедание навлекало на себя насмешливое именование "теопасхитского" [601], можно было утешиться словами апостола, сказавшего, что "не распяли бы Господа славы" [602]. Не соглашаясь с формулой халкидонитов, согласно которой воплотившееся Слово "умерло не по Своему божественному естеству, но только по человеческому" [603], яковитская версия ипостасного соединения гласила, что говорить о двух естествах после соединения значит капитулировать перед несторианами [604], ибо "если вещи суть различны и если каждая рассматривается самостоятельно и на каждую взираем особо, то таковое "отличие" в сущности есть разделение" [605]. Учение об ипостасном единении и допущение двух природ после соединения противоречили друг другу [606].

Девизом ипостасного соединения стало именование Девы Марии "Богородицей". Согласно исповеданию Якова Эдесского

"И после того, как Он вочеловечился, мы почитаем и прославляем Его вкупе с Отцом и Святым Духом. Равным образом мы знаем и возвещаем, что Святая Дева есть Богородица, а не Христородица или человекородица" [607] (выпад против несторианского именования Марии) [608]. Несмотря на то что халкидонское определение Марии монофизиты считали лицемерным [609], они вместе с халкидонитами называли ее Богородицей, и Феодосий Александрийский, например, утверждал, что Слово воплотилось "от Святого Духа и той, кто воистину Богородица, Приснодева Мария" [610]. Будучи Богородицей, она не просто родила человека, которого восприняло Слово и в котором Оно пребывало. Несторианское толкование 19-го стиха (Ин.2:19) превратило "Иисуса в храм сокрушимый, который воздвиг пребывавший в нем Бог" [611]. Как подчеркивал "Афанасий", такое воззрение говорило не о воплощении, а только о вселении [612]. При последовательном ходе мысли получалось, что "Христос обрящется не как воплотившийся Бог, но как Богоносный человек" [613]. Богословие вселения, не признававшее Марию Богородицей и настаивавшее на образе Иисуса как храма [614], было равнозначно утверждению, согласно которому "не Сам Господь вочеловечился, но Господом был вошедший, и не Господом, но человеком тот, в кого вошли" [615].