Христианская традиция. История развития вероучения. Том 2. Дух восточного христианства (600-1700)

С точки зрения иконоборцев каждому ясно, что "описание Христа в образе есть измышление идольского умонастроения" [1140]. Если греки-язычники посредством своих изображений прославляли и поклонялись тому, что было их верой, то христианам такое не дозволительно [1141]. Когда православные начинали говорить, что между почитанием изображений, характерным для греков-язычников, и почитанием образов греками-христианами существует принципиальная разница, их довод отметался как софистика [1142], ибо считалось, что, по сути дела, никакой разницы между этими поклонениями нет. Святые отцы отстаивали учение о Троице, утверждая, что речь идет не о каких-то трех видах поклонения, но о едином поклонении триединому Богу [1143]. Однако после того как в церквах стали появляться образы, апология троичности, претерпевавшая нападки и по другим направлениям [1144], подверглась определенному риску, так как наличие изображений показало, что православные как будто бы поклоняются множеству различных предметов [1145]. Распространение икон и поклонение им означало, что теперь можно говорить не об одном Господе, но о многих, равно как о "многих Христах" [1146], что вело к многобожию [1147]. Ведь если долг людей и ангелов состоит в том, чтобы поклоняться единому Богу, то как же в таком случае какое-то отдельное поклонение образу можно обратить в поклонение Христу? Или, быть может, надо говорить о двух видах поклонения: Христу и образу? Если так, то это богохульство и идолопоклонство [1148]. Отождествляя образ с идолом, иконоборцы черпали свои доводы из трудов весьма почтенной плеяды православных богословов, стремившихся доказать, что благовестие превосходит язычество, так как теперь поклонение воздается не твари, но Творцу.

В этой группе, однако, хотя и не столь явно, просматривалась и другая линия неприятия Христовых изображений, основывавшаяся на христологическом тезисе, сформулированном в 4-м веке Евсевием и Епифанием [1149]. После того как на Седьмом Вселенском Никейском Соборе 787-го года иконоборцы потерпели свое первое поражение, этот тезис становится все более значимым как в их полемике, так и в тех ответах, которые давали православные. В конце концов, последних он наделил самым сильным вероучительным (отличным от политического) оружием. Когда богословы обращались к соотношению человеческого и божественного во Христе как к явленной диалектике конечного и бесконечного, которая, например, просматривается в евхаристийном связи земного и небесного [1150], внешне это выглядело как вывод, сделанный на основе христологии. Соотнесение этой христологической аналогии с другими аспектами вероучения для восточных христиан стало еще более близким после того, как Дионисий [1151] истолковал связь между временем и вечностью, земной и небесной иерархиями как звено одной великой онтологической "цепи" [1152]. Для нас принципиально важное историческое значение имеет тот факт, что, говоря об этой цепи, связывающей различные уровни реальности, Дионисий и его последователи с охотой говорили об "образе" [1153]. Следовательно, в споре об иконописании вполне естественно было обращаться к учению о Христе.