Христианский мир и эллино-римская цивилизация. Исследования по истории древней Церкви

После этих замечаний Обэ старается бросить взгляд на содержание и характер своего сочинения, о котором у нас речь. «Это предприятие, — пишет автор, — предначатое и с живостью совершенное Траяном Децием, продолженное спустя несколько лет Валерианом и решенное в мысли Аврелиана, но не исполнившееся вследствие его кончины, — это дело и расскажем мы, описав его и фазы, и различные эпизоды. В лице этих государей гонение государственное, гонение официальное получило свою санкцию. Об этом явлении суждения не сходятся. «Это есть проявление вечной борьбы заблуждения с истиной», — говорят одни; другие заявляют: это есть столкновение силы с идеей. Императоры же, которые стремились к гонениям, консерваторы, люди политики и патриоты III в., когда их спрашивали об этом, без сомнения говорили, что гонение есть не что иное, как уничтожение беспорядков, возросших до чрезмерности вследствие беспечности и беззаботности предшествующих царствований, смотрели на свое дело как на применение к практике права законной защиты, принадлежащего государству, как на священное предприятие власти, выступающей на защиту против заговора, опасного и ниспровергающего единство Отечества, оберегающей наследие римского величия». Делая выбор между взглядами на гонения III в., до времен Диоклетиана, автор становится на стороне представителей последнего взгляда. «С точки зрения чисто политической, императорская власть справедливо смотрела, что христианство своим распространением направлялось к разрушению основных учреждений римского мира и стремилось к тому, чтобы завладеть Империей… В длинной номенклатуре императоров, правивших государством в течение 35-и лет и служащих предметом исследования в нашей книге, Траян Деций, Валериан и Аврелиан, конечно, принадлежат к лучшим и серьезнейшим государям. Нет никакого сомнения, что объявляя христианство лишенным покровительства законов и заставляя христиан или приносить жертву, или умереть, они думали, они хотели только служить делу общественного блага, устранить опасности государственного распада и поднять римское Отечество. В сущности они, однако же, не воспрепятствовали тому перевороту, из которого возник новый мир; они даже, пожалуй, содействовали этому перевороту, вместо того чтобы задержать его. — Но во всяком случае, по расчетам заурядной человеческой мудрости, их победа казалась легка и несомненна. В самом деле, какая неравная борьба! С одной стороны — Империя с громадными ресурсами, которыми она располагала, власть, сосредоточенная в одних руках: император, который отдавал приказания и воля которого была законом, толпа высших сановников, горящих желанием выслушивать предписания и покорно исполнять их; за ними следовала целая армия подчиненных агентов, полиция, солдаты, доносчики на жалованье и добровольные ищейки, палачи; присоединим еще сюда общественное мнение — более мягкое, чем прежде, но все же по самой своей природе расположенное преклоняться перед силой и проклинать тех, кого осудил цезарь. С другой стороны — меньшинство мирных людей, лишенное внешней силы, добровольно безоружное, несмотря на насилия, хотевшее противопоставить давлению одно: нравственную стойкость и энергию пассивного сопротивления. При оценке этого неравенства сил нужно помнить, однако же, что повстречалось в это время и нечто благоприятное интересам Церкви; так, для нее было полезно: вторжение варваров, которые делали набеги на все провинции и которые представляли собой опасность непосредственную и наиболее чувствительную, — крайняя неустойчивость власти, вследствие чего тормозилось исполнение широких планов, — частая узурпация самозванных царьков, мало наклонных подчиняться политике Рима, того самого Рима, который объявлял их врагами Отечества, и т. д. — Усилия Деция и Валериана на деле оказались бесплодными для той задачи, какую они преследовали, но не для Церкви, которая вышла из этих испытаний более твердой, более закаленной для новых битв, уверенной в самой себе и своем будущем. — В рассказе о преследованиях Деция и Валериана и их непосредственных последствиях мы посвятим много страниц некоторым вопросам, касающимся тех же фактов из истории гонений: во-первых, расскажем о падших, дело которых столь печалило Церковь, во-вторых, о споре относительно крещения, в-третьих, о том, что гражданская власть была призвана разрешить дело о Павле Самосатском». В заключение введения к книге Обэ говорит кратко об источниках, какими он пользовался, и еще короче высказывает свои pia desiderata (благочестивые намерения (лат.). — Ред.) в качестве историка. «Источники, из которых мы почерпали материалы для составления этих этюдов, — говорит автор, — суть почти исключительно источники церковные. Замечательная вещь: для историков языческих, даже для тех из них, которые жили после той эпохи, о какой у нас речь, Церкви, казалось, не существовало. Без сомнения, молчание это — преднамеренное. Киприан есть наш лучший руководитель до того самого времени, когда он, показав столько доказательств своей мудрости и твердости, увенчался мученическим венцом, не убоявшись смерти, в чем, по-видимому, некоторые сомневались. Без писем Киприана было бы очень трудно написать наш том. Мы будем также цитировать мартирологии и агиографические рассказы Метафраста, Сурия, болландистов и Руинарта. Нужно с большой осторожностью пользоваться материалами, здесь заключающимися, не исключая тех, которые находятся у Руинарта. Я думаю, что Метафраст стоит выше той репутации, какой он пользуется, а Руинарт немного ниже той репутации, какая ему приписывается. Нет сказок у первого, и нет чистой истории у второго. Но, во всяком случае, эти источники часто смутны, документы переданы из вторых, даже третьих рук, приукрашены и нередко вложены в рамки проповеди. Слишком преувеличенно говорить об этих назидательных мемуарах и этих благочестивых чтениях, что будто это архивные документы, что это акты, записанные во время судебной процедуры. С уверенностью можно сказать, что здесь, в этих актах, находится много правдивых фактов, передаются действительные вопросы и ответы, произнесенные перед трибуналом, но все это весьма часто пересказано широковещательно, тонет в искусственных композициях. При этом нужно прибавить, что мы приняли на себя труд ознакомиться со стариннейшими «актами», находящимися в нашей (парижской) великой библиотеке, и наш труд не всегда пропадал даром. Об этом может судить сам любознательный читатель, если ознакомится с двумя неизданными доныне греческими рукописями, помещенными в приложении. — Нужно ли добавлять, — пишет, наконец, автор, — что этот том есть книга чисто историческая, а не полемическая, что она написана на основании документов, бывших у автора под руками и им старательно изученных. Обрабатывая эти трудные и полутемные материи, можно писать книгу, вдохновившись лишь одной заботой — дать прошедшему, насколько возможно, образ, сходный с тем, что было. Предрасполагать же себя наперед умиляться перед такой-то силой, или служить такой-то партии — есть дело жалкое и рабственное. Я употребил все усилия, чтобы предохранить себя от этого и сберечь свободную совесть историка».