Один из мотивов, по которым сам святитель Григорий Богослов после долгих уклонений все же принял священство: «Мне стыдно было за других, которые, будучи ничем не лучше прочих (если еще не хуже), с неумытыми, как говорится, руками, с нечистыми душами берутся за святейшее дело и, прежде нежели сделались достойными приступить к священству, врываются в святилище, теснятся и толкаются вокруг Святой Трапезы, как бы почитая сей сан не образом добродетели, а средством к пропитанию, не служением, подлежащим ответственности, но начальством, не дающим отчета. И такие люди, скудные благочестием, жалкие в самом блеске своем, едва ли не многочисленнее тех, над кем они начальствуют»[746]
. «Никто не останавливайся вдали (от священства): земледелец ли, или плотник, или кожевник, или зверолов, или кузнец, – никто не ищи себе другого вождя, т. е. пастыря над собой; лучше самому властвовать, т. е. священствовать, чем покоряться властвующему. Брось из рук: кто – большую секиру, кто – рукоять плуга, кто – мехи, кто – дрова, кто – щипцы, – и всякий иди сюда, все теснитесь около божественной трапезы»[747]. «Некоторые приходят (к пастырскому служению) прямо от стола, на котором меняют деньги, иные, сожженные солнцем, – от плуга, иные – от мотыги, за которой проводят целый день, иные оставили корму корабельную и армию и пахнут еще морской водой или покрыты рубцами, иные еще не очистили своей кожи от сажи трубочистов. Вчера еще ты был… в театре в числе комедиантов (а что ты делал после театра, о том неприлично и говорить мне), но теперь ты сам представляешь совершенно новую комедию. Недавно ты был любителем лошадей и поднимал пыль к небу, как иной молитвы и благочестивые мысли, а теперь ты так смирен и смотришь так стыдливо, хотя, может быть, втайне снова возвращаешься к прежним нравам. Вчера ты продавал как адвокат право и толковал туда и сюда законы, а теперь сделался судьей, вторым пророком Даниилом. Вчера ты сидел в суде с обнаженным мечом и свою судейскую трибуну делал законной разбойничьей пещерой, вчера ты оправдывал на основании законов воровство и насилие, а теперь как ты кроток и смирен! Трудно поверить, чтобы кто-нибудь так легко мог переменить свою одежду, как ты свой образ жизни» (святитель Григорий Богослов)[748]. «Я не увлекся епископским духом, не вооружаюсь вместе с вами, чтобы драться, как дерутся между собою псы за брошенный им кусок»[749]. «Не бойтесь ни льва, ни благородного леопарда, даже страшную змею можно обратить в бегство. Лишь одно страшно, поверьте, – плохие епископы! Не трепещите перед высотами сана. Ибо многие облечены саном, да не все имеют благодать»[750].В результате: «Спрашиваешь, каковы наши дела? Крайне горьки… Церкви –без пастырей; доброе гибнет, злое наружи; надобно плыть ночью – нигде не светят путеуказательные огни, Христос спит»[751]
.«Все мы благочестивы единственно потому, что осуждаем нечестие других… Для всех отверзли мы не врата правды, но двери злословия и наглости друг против друга. У нас не тот совершеннее, кто из страха Божия не произносит праздного слова, но тот, кто как можно больше злословит ближнего или прямо, или намеками, нося под языком своим болезнь. Мы ловим грехи друг друга не для того, чтобы оплакивать их, но чтобы пересудить, не для того, чтобы уврачевать, но чтобы уязвить и раны ближнего иметь оправданием своих недостатков. У нас признаком добрых и злых – не жизнь, но дружба или несогласие с нами… Как во время ночной битвы, не различая в лицо врагов и своих, мы нападаем друг на друга и друг от друга гибнем. И не мирянин только так, священник же иначе. Напротив, мне кажется, что ныне явно исполняется изреченное древле в проклятии: „якоже людие, тако и жрец“ (Ос.4, 9)… С кем бывает сие потому, что он стоит за веру, за самые высокие и первые истины, того не порицаю… Но ныне есть люди, которые с крайним невежеством и с наглостью сами стоят за малости и вовсе не полезные вещи…. До сего довели нас междоусобия; до сего довели нас те, которые чрез меру подвизаются за Благого и Кроткого, которые любят Бога больше, нежели сколько требуется… Ужели же подвизающийся за Христа не по Христу угодит тем миру (см.: Еф.2, 14), ратоборствуя за Него недозволенным образом?.. Не боюсь я внешней брани… Но что касается предстоящей мне брани, не знаю, что мне делать, какой искать помощи, какого слова мудрости, какого дара благодати»[752]
.