Христианство в свете этнографии

Для первобытного человека смерти еще не существует, или, если она существует, то это никак не естественная смерть, а случайная, насильственная. Первобытный человек не хочет мириться с признанием естественной смерти, даже в состоянии более позднего анимизма, религии духов. Активная природа человека не допускает пустоты, естественного перехода в небытие, и по его представлениям смерть — это убийство. Убийство совершает враг, зримый или незримый, видимым оружием из камня или железа или невидимым — колдовством. Колдовство создает колдуну незримое оружие. Многие народы, между прочим, всякую смерть приписывают магическому действию незримых колдунов и старательно ищут виновного.

С другой стороны, такими же виновниками смерти являются духи-убийцы, равносильные злым шаманам человеческого естества. Различные заразные болезни — оспа, холера, скарлатина, все это духи-убийцы, поражающие человека незримыми копьями. Последним воплощением, синтезом духов убийц является Смерть с большой буквы — образ телесный с телесным естеством и с оружием в руках.

Фольклор (народная словесность) различных племен изобилует рассказами о том, как сильный человек пересилил Смерть, взял ее в плен, завязал в мешок, повесил коптиться над огнем или уговорил ее сунуть руку в расщеп дубового пня, вышиб клин и смерть завязла в расщепе.

После того люди перестали умирать и их стало уж слишком много, как будто комаров. В конце концов Смерть освобождается. Чаще всего ее освобождает сам колдун, устрашившись многолюдства. Мы встречаем такие рассказы у чукоч, у эскимосов и у папуасов, в Европе и на Дальнем Востоке. В русском варианте место колдуна занимает солдат. Смерть пришла убить его, а он хитростью заманивает Смерть в мешок, накрепко завязывает его и вешает коптиться над огнем. Смерть просится наружу и зарекается трогать православных, но солдат ей не верит. В конце концов, смерть все же выходит на свободу.

В другом варианте, повидимому, более древнем, «солдат, посадив смерть в торбу, взвалил ее на плечи и пошел в леса Брянские, дремучие. Пришел и повесил эту торбу на горькой осине, на самой вершине, а сам воротился домой».

С той поры не стал народ помирать. Рожаться рожается, а не помирает. Вот прошло много лет, солдат все торбы не снимает. И случилось ему итти по городу. Идет, а навстречу ему эдакая древняя старушка: в которую сторону подует ветер, в ту сторону и валится. «Вишь какая старуха! — сказал солдат, — чай давно уж помирать пора!» «Да, батюшка! — отвечала старушка, — мне давно помирать пора, — еще в тое время, как посадил ты Смерть в торбу, оставалось всего жития моего на белом свете один только час. Я бы и рада на покой, да без Смерти земля не примает…» И тогда солдат выпустил Смерть.

В третьем варианте солдат обманом посылает Смерть вместо старых людей ходить по лесам и три года точить самые старые дубы, вместо молодых людей три года точить молодые дубы и вместо малых детей три года глодать самые малые дубки. Таким образом солдат спасает от смерти своих родителей, своих братьев и своих малых племянников.

Во всех этих рассказах смерть является скорее представлением поздним. Она возникла с началом анимизма вместе с образами духов.

В безличной до-анимистической стадии мироощущения еще не было прямого восприятия смерти. Вечная активность человека отталкивала смерть. Существовал, пожалуй, темный, инстинктивный страх перед непонятным, мгновенный трепет перед занесенным ударом невидимо откуда. Такой инстинктивный отврат перед смертью и убийством существует также у многих крупнейших животных.

Даже обычная фраза — силлогизм: «Все люди смертны. Иван — человек. Следовательно, Иван смертен» — это утверждение, столь нам знакомое, первобытному сознанию почти совершенно недоступно.

Об этом, между прочим, свидетельствует Карл фон-ден Штейнен относительно народов Бразильского плоскогорья Шингу.

Составляя с помощью своего переводчика простейшие вокабулы на языке бакаири, фон-ден Штейнен добрался в свое время до вышеуказанного силлогизма и к крайнему своему изумлению увидел, что этот силлогизм непонятен не только первобытному народу бакаири, но даже и более бывалому переводчику индейцу.

Как это все люди смертны? Если никто их не трогает, то они ни за что не умрут. Смерть — это насилие, это внешнее влияние злого, враждебного духа.

И в конце концов, в результате коллективного творчества фон-ден Штейнена, переводчика и людей бакаири, старый латинский силлогизм вылился так: «Я умираю. Мы умираем. Бывает, что люди умирают». Таким образом вместо общей формулы поставлена частная. Вместо обязательного правила, взято исключение.

По этому поводу Генрих Кунов развивает теорию совершенно умозрительного свойства:[16]

«Мы живем в больших городах, где случаи смерти часты. На кладбищах погребены сотни и тысячи умерших, и наши исторические рассказы повествуют о миллионах умерших.